Татьяна Талова - Кузнеца дочь
— Зачем привязываешь, Стурлусон? Или потрепала тебя на берегу эта гардская девчонка? — они-то видели, как дважды вырывалась Голуба — сначала из рук Вятко, потом — из лап их главаря, которого они звали хёвдингом5. И они могли запросто бросить шутку о своем хёвдинге, так как состязания в острословии были не менее уважаемы среди них, чем битвы на топорах.
Так-то сказали викинги, на что хёвдинг ответил негромко:
— Да вы еще последите, чтоб не перегрызла она веревку и не прыгнула за борт, под могучие весла…
А знаете ли вы, родные мои, что на том корабле было много воинов, и самому младшему было четырнадцать лет, а самому старшему — пятьдесят пять? И все как один садились на скамьи, такие похожие меж собой, что поначалу Голубе казалось — все братья! Так-то слаженно они налегли на весла, и среди них был хёвдинг. А самый старший встал у руля — его волосы были совсем-совсем седые, но глаз оставался так же зорок, как и много-много лет назад. Не знала еще Голуба, сколько плыть предстояло, не знала еще, что ждет ее в чужой стороне…
— Ну дедушко, не томи!.. Что там было-то в земле заморской?..
— Ну, не терпеливые какие! До земли ведь еще добраться надо!.. Да. А стоит сказать, что и на корабле Голубу не обижали. Многих невольников видели мореходы, знали, как тяжело человеку от корней своих отрываться, жизнь заново начинать, рабом зваться… Бывали и такие, что и к старости все смерти искали, сбегали не раз и не два, и били их, а они снова бежать… А чаще все же было так, что если хорошо относились к рабу, а особливо к рабыням, то и приживались они легко, и работали от души. Голубу ж из-за работы везли, да и жаль ее было, конечно же, и молодым — потому как не огрубели, не очерствели еще, и старым — многие детей оставили на берегу своем, да очень давно не видели их… Молодой-то самый воин — а был он, надо сказать, в свои года выше Голубы на две головы, а в плечах обещал стать не меньше хёвдинга, — отдал ей свою кожаную шапку. А старый кормщик притащил теплый плащ и кожаные сапоги, найденные среди всякого добра. Сапоги были ей велики, но Голуба кивнула только, не зная, как поблагодарить на чужом языке. Так-то вот! Добро — оно от любого человека благодарности достойно, и позже, согревшись и поразмыслив чуток, Голуба решила, что если кто и заслуживает ее ненависти, так это Вятко и те люди, что помогали ему да, быть может, еще хёвдинг… А домой она вернуться себе обещала, что бы ее не ждало впереди!.. Да, такова была Голуба Ждановна, кузнеца дочь.
Но случилось вот что. Кроме тех, кто хорошо к Голубе отнесся, были и другие. Хотя бы Бьёрн. Это он тогда отпустил шутку про своего хёвдинга, был он не в меру горяч и быстр на язык. К тому же, умел он говорить по-гардски. Гардарики — Страна Городов — это ведь так викинги называют всю Русь. В первый же вечер, как ложились спать воины — прямо там, на палубе, между скамьями — подошел он к пленнице.
— А что, — спросил он, улыбаясь, — был ли у тебя жених на твоем берегу?
Ведь ничего-то не успел сделать Бьёрн, а Голубу как водой страхом окатило, едва улыбку викинга приметила. Дома-то гостей незваных она прогнать могла, а если парни во хмелю приставать начинали — так и кулаком могла ответить, отцовскую науку вспоминая! Здесь же… Разом пронеслись в голове Голубы сотни видений, одного другого ужасней. Медленно поднялась Голуба, чтоб хоть какой отпор дать. Веревка-то длинная была, и хёвдинг ее снизу привязал, чтоб рука не уставала, и двигаться свободно позволяла. А викинг ладонью уже плечо сжал, вперед шагнул, голову наклонил — то ли чтоб сказать что, то ли поцеловать уже хотел, а только у Голубы все перед глазами поплыло и ровно закричал кто в голове птицей горестной: "Не бывать!". И с силой кулаками в грудь каменную ударила, да еще и ногой наподдала в колено. Не ждал такого Бьёрн, отшатнулся, на ногах едва удержался. Да только сраму и так хватило — воины-то заранее забаву предвидели, расхохотались дружно.
— Смотрите-ка, девчонка на нашего Бьёрна боем пошла!
— И удачно бьет, я погляжу!
— А что, хороша пленница гардская? Какова, а, Бьёрн?
— Думать будешь, когда в следующий раз обнять вздумаешь!
— Ты под ноги-то, под ноги смотри — во второй раз упадешь!
Озлился Бьёрн, нрава своего пламенного унять вовремя не смог, вдругорядь шагнул к девчонке — теперь уж без шуток, несдобровать ведьме гардской!
Тут уж заметалась Голуба, губы закусила. Конечно, не позволили бы на корабле непотребство творить, да только Голуба вмиг сама все решила — одним движением нож выхватила с пояса обидчика своего! И прямо в сердце! Не в его — не смогла бы, — в свое…
Девчонки весские аханьем зашлись.
— Насмерть?! — испуганно прошептала одна.
— Да нет же! — мальчонка с мечом деревянным перебил. — Она ж еще домой вернется, дедушка?..
— Про то — дальше будет. А ты прав, впрочем… Неведомо откуда появился хёвдинг — ладонью широкой по руке Голубиной ударил — нож мимо прошел, вылетел, плечо левое распорол. Она только вскрикнуть и успела, на палубу осела — не столько от боли, сколько от неожиданности. А хёвдинг уже к воину своему повернулся, к Бьёрну.
— Тебе, — говорит, — Бьёрн, сын Рагнара Черного, не помешало бы к смелости достать хоть немного ума! Это — подарок нашему херсиру6, который в походах стоит вождем и надо мной в том числе! И подарок редкий, Рагнарссон! Ты еще не знаешь, какие вещи выходят из-под ее молота! И таких мастеров я видел — сломается, и все мастерство исчезнет. Дорого бы отплатил ты, Рагнарссон, если б тебе удалось ее обидеть! А если бы она убила себя сейчас, вслед за ее телом в воду летел бы ты сам!
Редко когда видели воины своего хёвдинга в таком бешенстве — разве только в жаре схватки… Все это он сказал на гардском, чтоб и пленница его поняла. Отдышавшись, выпустив пар, хёвдинг уже тише добавил:
— Видишь кровь у нее над локтем? Доблестному мужу это царапина, ей же — боль. Так что потрудись, Бьёрн, чтобы вскоре и от царапины, и от боли не осталось и следа! Отныне и на все время обратного пути эта девчонка — твоя забота.
Разом переменилось лицо Бьёрна, однако же противиться не мог. Да и сам уже понимал свою глупость. Уже хотел уйти грозный хёвдинг, но вдруг что-то веселое промелькнуло на выдубленном ветром лице. Он присел рядом с Голубой, посмотрел в белое-белое лицо.
— Мне по душе, что ты защищаешь себя и не плачешь. Нравится так же, что ты предпочитаешь смерть бесчестью. А чтоб никто больше не вздумал обнять тебя без твоего согласия, как наш Бьёрн, я отдам тебе твой нож! Знайте же, что этот нож она получила из рук своего конунга!
Шепоток промчался над палубой. Старый кормщик усмехнулся в бороду.
