Элизабет Бойе - Воин и чародей
Сигурд фыркнул, ожегшись кипятком.
— Похоже, она точно выжила из ума. Думает, что я ее брошу одну, старую и больную, что я настолько не мужчина, что способен оставить мою бабку на произвол судьбы среди злых соседей и холмов, кишащих троллями.
Торарна подняла руку, делая ему знак помолчать.
— По крайней мере, я еще не говорю сама с собой, — отрезала она. — А теперь слушай меня внимательно и перестань дурачиться, точно я и в самом деле дряхлая старуха, а ты взрослый мужчина! Ты полагаешь, что защищаешь меня, но, поверь, это ненадолго. Чем дальше, тем меньше нуждаюсь я в защите. Сигурд, я требую, чтобы ты немедля покинул фьорд Тонгулль. Нынче вечером или хотя бы завтра. Тут становится небезопасно.
Сигурд подал ей чай.
— Так ведь ты же сама с детских лет обучала меня воинским искусствам.
Ты говорила, что когда-нибудь мое умение защитит и меня, и тебя. Зачем же все это было нужно, если теперь я должен удирать как заяц?
Торарна нетерпеливо тряхнула головой:
— Дурачок, ну как ты не понимаешь, что тебе не справиться с мороками и троллями? Они все пуще донимают поселенцев, и очень скоро наши глупцы поймут, что все невзгоды на фьорд Тонгулль насылает не старуха Торарна, а кое-кто пострашнее! С завтрашнего дня напасти только усилятся, а все из-за того, Сигурд, что находится в этом доме: из-за тебя, меня и некоей резной шкатулки — она лежит в сундуке у ткацкого станка. Все эти двадцать лет рок преследовал нас. Пусть я стану его жертвой — я готова умереть хоть сейчас, — но ты должен уцелеть, Сигурд! Беги!
— Бежать? Нет, бабушка, я буду драться! Я не отдам наш дом морокам и троллям!
— Какой же ты дурачок! Эти твари пришли из иного мира. Нам не выстоять против них… вернее, против того, кто стремится завладеть шкатулкой и ее содержимым. — Глаза ее вспыхнули, и она с трудом приподнялась. — Двадцать с лишним лет мне удавалось перехитрить их всех. Я от всей души ненавижу их, Сигурд, и хочу, чтобы ты тоже возненавидел их. Вот почему я спрятала от них тебя и эту шкатулку.
Сигурд недоуменно воззрился на нее, уселся на табурете рядом с кроватью и спросил:
— Кто они, бабушка?
Он так встревожился, что под его взглядом кружка выпала из рук Торарны и чай расплескался по земляному полу. С балки сорвалась большая кровяная колбаса, а метла с грохотом рухнула на ведра и котлы.
Торарна глянула на весь этот беспорядок и прикрыла глаза ладонью.
— Ну, ступай, Сигги, я слишком устала, чтоб развлекать тебя россказнями. Беги во двор, погуляй, ладно? — Ее сонный голос точно угас, и Сигурду оставалось только в бессильной ярости расхаживать по комнате, стискивая кулаки и гадая, кто же это навестил сегодня его бабку и кто глазел на него с вершины холма. Наконец он набросил плащ и пошел седлать коня — привезти из Богмодова Подворья женщину, которая присмотрела бы за Торарной.
Когда он вернулся, уже совсем стемнело, и теперь прибывшая старуха Грелод восседала у очага, словно дракон, стерегущий свои сокровища, куталась в платки и рылась в сумках, битком набитых всякими пахучими снадобьями. На каждый случай жизни, от рождения до погребального костра, у нее было свое снадобье или амулет — высушенная лапа или коготь, а то и что-нибудь совсем омерзительное. Сигурд в душе считал ее настоящей колдуньей, и было что-то зловещее и неизбежное в том, как она хлопотала над Торарной, выставив Сигурда прочь, — мужчине не было места в предстоящем действе. Судьба Торарны целиком была в руках Грелод, которая что-то деловито смешивала, растирала и подсыпала щепотью в горшочки над огнем, издававшие нестерпимую вонь.
Сигурд держался от нее подальше, чувствуя, что он тут совершенно ни к чему. Он устроился на ночь в амбаре и все не мог заснуть, прислушиваясь к голосам троллей — мерзких тварей, которые с недавнего времени сновали по холмам Тонгулля. Их рев напоминал мычанье быка и вопли тюленей, и скот, заслышав его, никак не мог угомониться. Сигурд знал, что именно его и Торарну преследуют тролли, и эта мысль не давала ему сомкнуть глаз.
К немалому разочарованию Сигурда, Грелод как будто навеки обосновалась на теплом местечке у очага. Торарна все не выздоравливала. Сигурд очень скоро оставил надежду, будто ее хворь убедит тупоголовых соседей, что Торарна невиновна в чародейских преступлениях. Несчастья становились все чаще и сокрушительней. Тролли уже больше не трудились скрываться от человеческих глаз в сумерках после захода солнца, а ночные часы превратились в непрестанный ужас для всех поселений. Люди шептались, что мертвецы больше не лежат спокойно в своих могилах, а бродят по округе и творят такие лихие дела, что кровь стынет в жилах.
Два семейства погрузили свои пожитки в ладьи и отплыли на юг, как раз перед тем, как холод окончательно сковал льдом воды фьорда. Долгая беспросветная зима застала многие усадьбы с едва ли половинным запасом топлива, скудными припасами; хозяева были охвачены страхом: они вслушивались, как тролли в холмах ревут и вопят, насмехаясь над людским отчаянием.
Весной уцелевшие поселенцы подсчитали убытки от суровой зимы и прожорливых троллей — и начали грузить ладьи или же уговаривали угрюмых купцов-мореходов прихватить их с собой на юг. В отчаянии следил Сигурд, как они уплывают один за другим, и то, что Торарну больше не обвиняли во всех грехах, мало его утешало. Одно было хорошо: он избавился от старухи Грелод, которая по горло была сыта царапаньем в двери и неизвестно чьими следами на снегу.
Торарна упрямо отказывалась сесть на корабль и кляла Сигурда последними словами за то, что он не хочет уплыть один. С бессильной яростью смотрел он, как суда покидают гавань, а со скал по обе стороны фьорда их то и дело обстреливают камнями незримые наблюдатели. Сигурд не расставался с мечом и мечтал подстрелить из лука кого-нибудь из грабительских шаек. Он знал, что разбойники скрываются в лавовых холмах, поджидая удачного случая, особенно после заката. Все острее Сигурд ощущал, что он и прочие скиплинги лишь пришельцы на древней земле Скарпсея, а это не слишком приятно сознавать в сумерках, когда зловещие тени заполняют расселины и складки холмов.
К середине лета опустели все усадьбы на берегах фьорда Тонгулль, остались лишь Сигурд и еще два семейства, которые не теряли надежды на лучшие времена. Тролли и мороки рыскали по округе, мародерствуя хуже прежнего. Сигурд умолял соседей остаться, хотя их скот уже можно было сосчитать на пальцах и ни один торговец не осмеливался навлекать на себя злобу троллей, которые засели на скалах по берегам фьорда.
— Надо нам уносить ноги, если хотим сберечь свои шкуры, — объявил наконец Богмод, который уже не был так толст, рыж и благодушен, как прежде. Сигурд знал, что Богмод намеревался присвоить себе все покинутые земли, но теперь и он упал духом. — Еще одну такую зиму мы не переживем.