Михаил Шалаев - Владыка вод
Потом сел к столу, задумался, неотрывно глядя на свечу и прихлебывая ячменную брагу. Не в бумагах, нет, не в бумагах сейчас было главное. Главное было в другом, и требовалось теперь же, не сходя с места, это главное отыскать, понять или вспомнить. И стало кое-что вспоминаться.
…Только шепотом, на ухо и вне всяких стен, чтобы не услышал случайно норик, передавали друг другу лавочники заветный толк о кольце Генерала Гора. Точно никто ничего не знал, но говорили… Говорили, например, что лавочник, завладевший им, не знал бы себе равных в удаче: всякая сделка — к выгоде, любая затея — к прибыли. Узнать это кольцо можно по знаку на ободке — снежинка выдавлена. Но добыть его почти невозможно: верная гибель. Поминали при этом какую-то невесту и камни вдоль дороги через перевал Белых Башен. И еще опасались почему-то нориков.
Почти невозможно… Это «почти» и мучило, и лишало покоя лавочников. Раз «почти» — значит, все-таки, можно? Да, кольцо… Знак на нем, конечно, не тот: вместо снежинки Генерала Гора — трезубец Владыки Вода. Но одно другого стоит. И что, если… Да нет, не выйдет. Хотя… а вдруг? Э-э, да все равно старых наказать надо — пусть знают, хвосты собачьи, и вонюк этот…
Свеча горела ровно, не мигая в наглухо закупоренной комнате. Скуп-сын, задумавшись, не двигался, и только черная тень его от прогорающей свечи становилась на задней стене все выше.
Сойдя с крыльца лавки, Смел и Верен остановились подождать задыхающегося Сметлива. Они слышали, как за ними с грохотом захлопнулась дверь, как лязгнул тяжелый засов. Быстро вспыхивающий и быстро остывающий Смел оглянулся: «Что это ш ним?» — «С кем?» — «Да ш лавочником…» — «Отца проводил.»
Помолчали. Опять начал беззубый Смел: «А что, Верен, не жря я тебя пожвал?» Верен не ответил. За него отозвался Сметлив: «Напрасно ты, Смел, так уверен… — хр-р… их-х! — что это то самое кольцо.» — «То шамое, — загорячился Смел, пристукнув палкой по плотному песку. — Шкажи, Верен!» Верен кивнул и проговорил задумчиво: «Оно…» — «Да ты же его… — хр-р… их-х! — и не видел почти», — Сметлив недоверчиво поджал губы. «Оно», — вздохнул Верен, словно извиняясь. Мол, что я могу поделать?
Еще помолчали. И снова зашепелявил Смел: «Ты, Шметлив, никогда не веришь. А это оно, то шамое… Только вот откуда оно вдруг швалилощь?» На этот вопрос никто не мог ответить. А Сметлив сказал: «Не к добру это. Чую… — хр-р… их-х! — не к добру. Орлан-то не зря кричал…»
Старики постояли еще и разошлись по домам, ни до чего не договорившись.
Давно, лет сорок назад, жила в Рыбаках девчонка — с матерью, без отца. Мать называла ее Капелькой. Домик у них был, дворик. Мать выращивала цветы и сносила в лавку Скупа на продажу. Тот брал, но неохотно — какой с них прок? Однако, перебивались.
Девчонка была худенькая, носик остренький. Правда, взгляд странный — тягучий вроде. Глянет — и отвернется, а потом все кажется, что смотрит еще… Да. Кроме того, некоторые говорили, что от ее глаз в голове шум делается — будто раковину к уху поднесли. Однако выросла она, и приглянулась. Да не одному — троим сразу.
Смел, самый бойкий, всегда заговаривал с ней при встрече, шутил, и она смеялась в ответ тихо и звонко.
Сметлив при случае дарил ей бусы из радужных морских ракушек или светло-зеленую ленту — под цвет глаз, и она улыбалась ему застенчиво и благодарно.
Верен робел больше других, однако тоже нашел предлог: ходил к ним по вечерам, помогал поливать цветы. Ведра были тяжелые, река неблизко, но зато Верен чувствовал на себе ее ласковый взгляд.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но мать неожиданно слегла и не встала. В день ее смерти после похорон разыгрался небывалый шторм. Штормило и назавтра. А следующим утром Верен пришел к Капельке, думая подбодрить, утешить — и нашел домик пустым, с распахнутой настежь дверью. Пропала девчонка, словно ее и не было.
Первое время все трое еще ждали чего-то. Но вскоре пошли слухи, будто видели в те штормовые дни в устье Живой Паводи корабль, пережидавший непогоду. А следом утвердилось мнение, что на нем Капелька и уплыла — то ли сама по себе, то ли с кем то. На том все и порешили, хотя кто именно видел этот корабль и видел ли вообще — осталось неизвестным. Только в лавке Скупа совсем не стало живых цветов.
Дальше пошло как положено. Смел женился первым. Жена ему попалась маленькая и неуемно говорливая, в доме от нее стоял вечный гвалт. Она нарожала мальчишек, и гвалта стало еще больше. К отцовскому ремеслу никто из них не пристал, и ни к чему они толком не пристали — разбрелись понемногу кто куда. А мать их однажды легла спать и умерла, словно поняла, что гвалта в доме больше не будет, а раз так — и жить ей незачем.
Сметлив взял в жены веселую дородную девушку, которая произвела на свет сына и дочку, быстро растолстела и обнаружила неистребимую любовь к скандалам. Детям это скоро надоело, и они покинули родительский дом едва оперившись, но жену Сметлива это мало чему научило. Раз в месяц, не реже, она насовсем уходила к маме, необыкновенно живучей старухе, любившей скандалы не меньше дочери.
Неудачно сложилась жизнь у Верена. Он женился через три года после исчезновения Капельки на первой в поселке красавице, чем немало всех удивил. Однако долго прожить с гордой и своенравной женой не довелось: очень скоро она сбежала от него с моряком на проходящем корабле. Года два о ней не было ни слуху, ни духу, а потом Верену передали, что его бывшая жена объявилась в Белой Стене с малой дочкой на руках. И была еще одна, последняя весточка, что видели ее аж в Овчинке, у самых гор. С тех пор Верен и жил один, и пристрастился к браге. А что было делать? Жениться он больше не захотел.
Кольцо, которое увидели они в лавке, подарила Капельке мать в день семнадцатилетия дочери. Его трудно было не узнать по редкостному камню цвета морской воды.
Верен был одним из тех, у кого от глаз Капельки делался в голове шум — будто раковину к уху поднесли. Сметлив сказал правду, что Верен не успел разглядеть кольцо. Но ему и не надо было разглядывать. Едва только увидев, он услышал тот полузабытый шум — и враз протрезвел, и знал уже: это оно.
Оно, оно, оно, — стучало в голове в такт шагам, и Верен так заслушался, что прошел мимо бражной Дюжа. Остановился, чтобы вернуться, но постоял, махнул рукой и отправился домой, сам себе удивившись. Было чему: все вечера он проводил у Дюжа, за исключением двух-трех в году, когда мешала досадная необходимость выполнять срочные заказы. Но чтобы так?..
Дома было непривычно. Он попробовал сесть за работу, но вид недоплетенной сети вызывал отвращение. Верен встал, походил по комнате. В голове опять застучало: оно, оно, оно. Что за наваждение! Он сел к столу, потер виски — в голове утихло. Надо было к Дюжу пойти, — подумал Верен. — И сейчас еще не поздно. Но никуда он не пошел, а лег спать, с тем, чтобы, хорошенько проспавшись, наведаться прямо с утра в лавку.
