Леонида Подвойская - Предтечи зверя. Максим
Пушкарев… Значит, она… - ошарашено прошептал Максим. Он хорошо знал эту девчонку - синеглазую красавицу из младшего класса. Анюта. "Анютины глазки - цветочек из сказки"- сочинил он когда-то рифму и, понаписав ее на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное. Она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от более взрослых ухажеров. Но было это в детстве - три года назад - и теперь почти забылось. Они остались незнакомы, и, кажется, об этом не жалели. И теперь она… ее… Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости, ну и что?
–И что с ней теперь?
– Профессор сказал, травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп… но тебе ведь нельзя волноваться?
–Ну, расскажите пожалуйста. Тем более что уже все и рассказали.
–Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу трепанация, а затем - и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.
–Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.
–А вся медицина по латыни.
–И без шансов?
–Неизвестно. Травма мозга очень серьезная. Несовместимая с жизнью… Почти.
–Но только "почти"?
–Все может быть. Но даже если выживет, будет инвалид. Паралитик.
–Зачем же тогда вообще жить? - выдохнул Макс.
– Не знаю - вздохнула и медсестра. Ей было всего двадцать два, и она тоже не представляла себе, зачем жить не двигаясь.
–Ну всё, спать. Будет мешать сосед - позовешь, я на дежурстве.
–Спасибо, спокойной ночи.
–И тебе спасибо. Выздоравливай.
Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя, какое там не удавалось. Максим и не пытался. В окно светила луна и в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано цветущей сирени.
Это, наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать тоже. Гнетущая тоска хватанула за сердце. Хошь-не-хошь, а придется. Вот, Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. Отец - штурман полка - мог позволить для дочки больше, чем простой летчик. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках она была, как бы это точнее выразится… да черт его бери, как это называть. Что не с ним - она то тут при чем? Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков. Юноша неожиданно покраснел. "И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, втроем, ну она то здесь при чем?". И вот теперь она здесь рядом умирает. И он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается. А как? Да хоть как - ни будь.
Не осознавая, что он делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом - толи читала, толи дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию.
Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. "Видимо, чтобы свет не мешал", - мелькнула мысль у визитера. Но как может мешать свет? Особенно лунный? Он осторожно отодвинул штору - ровно настолько, чтобы луна могла заглянуть в лицо девушки. Анюта, конечно, была без сознания. Свободное от бинтов лицо было бледным, измученным страданием. Было видно, насколько она ослаблена болью, операцией, наркозом. "Умирает" - с ужасом понял юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, что его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. Через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.
– Анюта, открой глаза, - неожиданно даже для себя попросил он. И словно два василька выглянули из-под снега.
– Слушай меня, - почему-то глухо, откуда-то из глубины души сами вырывались слова. - Ты не умрешь. Ты не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери…
Теперь он ощутил, как горячая волна берет начало от его сердца, катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы и такой же горячей волной разливается по телу девушки. И в это же время от нее чёрными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на каждую волну переданного тепла приходила волна боли. Пронзительной, ослепляющей, заставляющей струнами стонать каждый нерв.
– Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери…, живи…, -повторял он с каждой такой волной, окунаясь, всё глубже и глубже, в её взгляд и чуть сдерживая себя от крика боли.
Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда девушка, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он - не может дать. Оставив уже потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев черными мелкими каплями и растворяясь в лунном свете. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты и незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.
– Подъем, подъем, подъем, - разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. - Я понимаю, что для выздоравливающих и сон - лекарство, но не да такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.
Перед просыпающимся подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука - даже усы также распушались.
– Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем ночью занимался?
– Спал, хмуро ответил юноша, протирая глаза.
– Что- то не похоже, - сомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. - Впрочем, ладно. Ничего страшного, только общая слабость. Кошмары не снились?
– Скорее всего, сказки, - вспомнил прошлую ночь Максим.
– Сказки, это ничего. С сегодняшнего дня - только общеукрепляющие, - обратился он к пришедшей с ним врачихе. - Но не усердствуйте. Больше покоя. И, что-то мурлыча под нос, ушел в сопровождении бело-халатной свиты.
–Чего это он? - поинтересовался Макс у раскладывающей на его тумбочке порошки Светланы.
– Девочке лучше. Просто чудо. Думали, до утра не доживет, а она жива. И, видимо выкарабкается. Ее счастье, - с радостной улыбкой прокомментировала медсестра.
– Теперь когда появитесь?
–Во вторник. Мы сутки дежурим и полторы отдыхаем.
–Что бы я попросил, может, газет принесете? Ну, в которых про отца?
– Ой, не знаю, можно ли тебе?
– Но профессор сказал, что ничего страшного, то есть уже можно.
– Хорошо, если найду. Выздоравливай. Если что, ты Марины не стесняйся. Она только с виду строгая, - охарактеризовала она свою сменщицу.
"Ей, ровеснице, а может, и подружке, хорошо говорить "не стесняйся". А тут такая красавица!" - подумалось Максу, когда новая медсестра пришла за пустой посудой. Надо отметить, что, во - первых, белый цвет украшает любую девушку, а белый халат - любую стройную женщину. И, кроме того, не так много наяву видел девушек наш обитатель военного городка.
