Владислав Четырко - Бродяга. Путь ветра
Разве трудно было удержаться, смолчать и уйти? Так нет же — сказала в дверях, обернувшись: «Учить его надо было лет пятнадцать назад. А сейчас уже, видно, и вправду поздно».
Так люди и наживают врагов.
И ведуньи — не исключение.
Дом перестал открывать перед Инджи дверь — даже не подпускал к ней, удерживая невидимой стеной; но тот постоянно околачивался неподалеку — когда один, а когда — и с дружками.
Нет, не любовь влекла его — даже влюбленность давно минула, да и была ли? Чуть ли не впервые за всю свою жизнь он не получил желаемого — и горечь, отравлявшая всякую мысль его, не имела ни имени, ни избавления.
И однажды поздним вечером, после изрядного возлияния в «Короне», он подстерег ее у самого входа в дом.
* * *Врасплох можно застать кого угодно — даже ведунью.
Когда потная, пропахшая тухлой рыбой ладонь зажала рот, а еще две пары рук заломили за спину локти — стало ей страшно, и гадко, и пробрала дрожь.
И тело, вспомнив полузабытый навык, ответило каскадом плавных движений, слившихся в одно.
Охая, осели на мостовую скрючившиеся приятели… а прямо перед ней, в пяти шагах — не достать — сверкнуло острие арбалетной стрелы.
«Л-лучше не дергайся!» — проговорил, облизнув вмиг пересохшие губы, Инджи.
И верно: куда уж тут — дергаться …
…Тот самый любопытный пес выглянул было из подворотни, да тут же нырнул обратно, едва успев увидеть, как прыгнула, уйдя от стрелы, огромная черная кошка. Что сталось с незадачливым насильником — не видел уже и пес.
Взяли ее сразу — стража словно поджидала где-то рядом…
Судили наспех, обвинив во всем, что только смогли придумать.
И те, кто вчера еще благодарил за возвращенное здоровье, отвернулись или озлобились.
Неглуп был городской голова, вовсе неглуп — а ненависть словно вдохновила его, и идея взвалить на нее вину за то самое поветрие пришла к нему ох и вовремя.
Только подумали бы, люди: если ей так просто было лишить жизни столь многих, почему вы все до сих пор живы?
* * *Видения схлынули неожиданно, толчком — Ян даже покачнулся на табурете… и тут же увидел, как изменился свет. Он падал теперь по-другому, приобретая багровый, закатный оттенок. «Закат — площадь — смола… Костер!» — пронеслось в его сознании, и вот он уже за дверью, забыв даже затворить ее; и остался позади Кузнечный тупик, и ноги сами находят дорогу сквозь путаницу улочек — или это Дорога, найдя его, вновь вела, направляла, несла, словно на крыльях?
* * *«…Без пролития крови, дабы оная порченая кровь колдуньи не осквернила землю города нашего…»
«Куды прешь? Без тебя тесно!»
«Вот, вот она! Гля, сосед — лицо-то, лицо…»
«Боги… совсем же девчушка!»
«Какая там девчушка … сказано — ведьма!»
Жарко было в Рой-Форисе в этот промозглый осенний вечер.
Жарко от дыхания стекшейся на площадь толпы.
Жарко от дарового вина (семь бочек динвальского выставил от щедрот своих господин Шагмар).
Жарко — и в то же время жутковато холодило под ложечкой от предвкушения того, что должно произойти через несколько минут.
Бургомистр закончил читать облепленный печатями свиток и кивнул подручным. Те, боязливо втянув головы, подошли к спеленутой балахоном фигурке и, сорвав ее с повозки, подтащили к столбу, что высился среди камней. Дважды лязгнула, охватив плечи и стан обреченной, тяжелая цепь, специально на этот день кованая. Приготовленные накануне вязанки дров легли к ее ногам, словно трофеи. И полилась поверх всего вязкая смола из Крофтона, дающая при горении ярый жар.
Когда костер угаснет — останется только цепь. Цепь и пепел.
И ничего нельзя будет сделать.
Да и сейчас — что ты можешь, Бродяга?
* * *А кто его знает, что… Зависит от Дороги. Где-то он — просто наблюдатель, не способный, да и не желающий вмешиваться в ход событий. Но на любой дороге есть повороты и перекрестки, есть раздорожья и мосты; есть моменты, когда он, Ян, бродяга без роду и племени, становится той самой каплей, которая, упав, переполняет готовую пролиться чашу.
Кто он сейчас — пока неясно… но до боли ясно то, кем он хотел бы быть.
Где же он, этот поворот?
Не медли, Дорога!
* * *Лицо — то самое, из видения. И хотя над ним навис капюшон, а рот перехватила врезавшаяся в щеки бечевка — «чтоб не прокляла напоследок» — он видел его до мельчайшей черточки. Лоб — чистый, высокий; черные — вразлет — брови, упрямый контур скул и острого подбородка… бесстрастный наблюдатель где-то внутри продолжал сверять черты с образом, отпечатавшимся в памяти, а Ян уже не мог оторваться от ее глаз.
Были они большие, темные, широко раскрытые — нет, распахнутые, словно окна. Неужели никто другой не видит их… так? Нет там уже ни страха, ни даже боли; нет — и давно, очень давно не было — ненависти. Со спокойным ожиданием смотрели они поверх голов, факелов, крыш — смотрели в лицо закату, и казалось, что там, далеко, открывались для нее Врата… и было еще что-то, чего Ян не мог понять. Не мог разглядеть так — со стороны.
И тут, словно ощутив взгляд Бродяги, она повернула голову — и встретилась с ним глазами. И он понял.
Надежда.
Во взгляде ее тихо гасла надежда.
И понял кое-что еще.
Он — на повороте.
…не носящий оружия…
…и не имеющий в нем нужды.
Знакомое ощущение горячей волны, прокатившейся по телу; вспышка голубого пламени под плотно сомкнутыми веками — и мир наполнила звонкая, морозная тишина.
Сначала никто ничего не заметил — все так же висело над крышами закатное солнце, упираясь в них багровым краем; так же ярко и весело полыхали факелы, готовясь стать огромным костром; так же горели ожиданием глаза сотен людей…
И тут факелы погасли — разом, по всей площади.
Да и в городе не осталось ни огонька…
* * *…Шаг. Еще один. И еще — осторожно, словно боясь расплескать Силу.
Мимо брошенных алебард и шлемов, расплющенных тяжко упавшим на них взглядом…
Мимо опрокинутой винной бочки и плавающей в луже палки… кажется, когда-то она была факелом…
Сквозь завал просмоленных дров, бросившихся врассыпную при его приближении…
Цепь разлетелась, брызнув кольцами по брусчатке — «Да не будет откована заново»… Маленькое тело, лишившись опоры, легло в подставленные руки, голова почти невесомо коснулась плеча.
