Сергей Уксус - Остров
Нет, мир вообще и Империя в частности явно катились куда-то не туда! О чём седой старичок в балахоне и рассказывал сочувственно хмыкающему немолодому капралу.
Распахнувшаяся дверь заставила разошедшегося обличителя умолкнуть на полуслове. Суетливо поправив капюшон балахона и схватив валявшуюся на столе пишущую палочку, господин начальник таможенной заставы, начальник службы приёма ссыльных (в этой деревеньке) и прочая, и прочая, горделиво выпрямил спину, расправил плечи и строго посмотрел на возникшего на пороге стражника. Тот скользнул сочувствующим взглядом по замершему у стены легионеру, поклонился и сообщил, что ссыльный доставлен. Седоволосый хозяин кабинета открыл рот, закрыл его, прокашлялся, кивнул и приказал слегка осипшим голосом:
— Введите!
Двое
— Маловата конторка-то, тебе не кажется?
— Провинция. А у вас не так?
— А у нас даже в провинции конторы большие. Всё остальное — маленькое, а конторы и бардак почему-то большие…
— Бардак — это…
— Беспорядок. В данном случае.
— Значит, почти как у нас… Пойдём, а то этот старый гриб уже зубами скрипит, скоро кусаться полезет…
Первый
Очень хотелось ответить что-то вроде 'Тебе надо, ты и иди': в конце концов, кто из нас двоих сейчас телом командует? Но сдержался. Ситуация и без того была, мягко говоря, не очень, чтобы ещё устраивать разборки из-за моего тупого юмора. Поэтому я просто отошёл на второй план (или в тень? Надо будет не забыть потом обговорить с соседом терминологию…) и приготовился слушать… Ну, и советы подавать — куда ж без этого?
Тем временем старому пеньку надоело сверлить взглядом наше тело, и он, как-то странно сморщившись, задал вопрос, вогнавший нас в ступор:
— Имя?
Второй
А вот это было не просто плохо, а очень плохо. Пока я пытался сообразить, что ответить, мой напарник вдруг перехватил управление телом, склонил голову к плечу, прищурился и каким-то неживым голосом спросил:
— А вы с какой целью интересуетесь?
Не знаю, в чём было дело — в неуместности вопроса или в голосе и тоне, которыми он был задан, — но этот трухлявый представитель провинциальной бюрократии вдруг побледнел, опустил глаза и проблеял:
— Э-э-э… Дело в том… э-э-э… что в нарушение всех имеющихся инструкций и уложений никаких… э-э-э… сопровождающих документов… не прислали!.. Почему-то…
Наше тело наклонилось вперёд, упёрлось кулаками в обшарпанную столешницу и медленно процедило всё тем же голосом:
— Неужели?!
Чиновник сморщился ещё сильнее и, старательно отводя взгляд, быстро забормотал:
— Понимаете… э-э-э… господин, была только расписка… э-э-э… не по форме… и всё… Ни копии приговора, ни копии личного дела, ни предписанных законом рекомендаций…
— Где она?
— Э-э-э… господин?..
— Расписка. Или хотя бы её копия.
На старичка было страшно смотреть: лицо приобрело нездоровый зеленоватый оттенок, рот судорожно открывался и закрывался, а руки мелко тряслись. Мы выпрямились, обвели глазами помещение, задержавшись на легионере, старательно изучавшем что-то на потолке, и выдали ни к кому не обращаясь:
— Н-да… Похоже, здесь всё ещё хуже, чем мы думали…
Легионер
Я очень старался не заржать. Не знаю, кем был этот парень в метрополии и за что загремел сюда, но я его уже почти любил. Это ж надо — на совершенно пустом месте прищемить этой канцелярской вонючке хвост и теперь размазывать по её же собственному столу?! Вечером расскажу в казарме — не поверят!.. Да-а-а… Этого бы шустрика — да к нам в легион… да на интендантов натравливать… Быстро забыли бы, что такое тухлятина в каше… Хотя такого уговорить — легче дохлого гоблина сожрать. Что ему в легионе делать? Разве что у Старого Гуля в Особой полусотне?.. А что? Строем не ходят, в казармах только по имперским праздникам появляются, да и то не по всем… Гибнут, правда, часто… Но тут уж всё честно: Гуль каждому новичку лично объясняет, чем тот рискует и что за риск имеет. Не хочешь — иди в строевые, силком не заставляют… Пошлю-ка я ему весточку, глядишь, и сговорятся… А парня этого надо будет найти вечерком да выпивкой угостить… За представление… Заслужил, паршивец…
Первый
И что теперь с этой крысой делать, а? Он же, сволочь старая, сдохнет сейчас прямо здесь от инфаркта… Погибнет при исполнении, что называется. А мы? Будем ждать, пока нового пришлют? В какой-нибудь уютной комнатке с красивыми решётками на окнах и запором с той стороны двери? Слышь, сосед, нам это надо? Можешь не отвечать, сам знаю… Вот только как теперь этого пенька трухлявого в чувство привести?..
Ещё раз оглядев комнату и опять отметив подозрительно покрасневшую физиономию местного вояки (кстати, стражник, который привёл нас сюда, успел куда-то смыться), я взял чистый кусок выделанной кожи (не тот ли это знаменитый пергамент, на котором, говорят, наши предки писали?), лежавший тут же на столе, сунул его под нос старому пройдохе и скомандовал:
— Пиши!
Тот некоторое время смотрел на чистую поверхность, а потом спросил:
— Э-э-э… А что писать?
Тут моя сволочная натура проявила себя во всей красе:
— Чистосердечное признание пиши! Где, когда, у кого, сколько…
К нашему обоюдному (от соседа тоже пришёл импульс) удивлению, последнее слово оказало на чинушу совершенно неожиданное действие. Воровато стрельнув глазами в замершего у стенки солдата, старичок подался ко мне и быстро зашептал:
— Господин, тут такое дело, из-за отсутствия сопроводительных документов я не могу выписать вам положенное ссыльным довольствие. Но как честный подданный Императора, я… э-э-э… готов внести некоторое… э-э-э… пожертвование на выполнение вашей нелёгкой миссии!
Мои брови медленно поползли вверх. Вот же хрен собачий! Это он мне — мне?! — взятку предлагает?! Да я… Очевидно, в моих глазах что-то отразилось, поскольку этот хрыч заторопился ещё сильнее:
— Десять серебряных… золотых! Золотых, господин, и я выпишу вам самые лучшие документы, какие только возможно!
Возмутиться ещё раз (всего десять?! Да за кого он меня принимает?!) мне помешал мысленный вопль соседа: 'Соглашайся! — орал этот тормоз. — Соглашайся, пока он не одумался!
Подавив чисто инстинктивное желание потрясти головой и поковырять в ухе, я вернул брови на место и кивнул. Дедушка божий одуванчик тут же ухватил какую-то палочку и принялся строчить на пергаменте, но почти сразу остановился, поднял глаза и спросил:
