Джеймс Роллинс - Яма
Потом Бенни тоже услышал то, что слышала она.
Стук калитки. Осторожное перешептывание.
Там кто-то есть!
Сестра рванулась вниз. Бенни, не раздумывая, помчался за ней. Они понеслись к калитке.
Невнятный шепот превратился в слова:
— Заткнись, жопа! Давай поглядим, тут ли собаки!
Бенни увидел, как калитка распахнулась. В ней появились две ноги. Бенни замедлил было бег — но тут же почуял мясо, сырое, кровавое мясо!
— Ну, что я тебе говорил?
В темноте сверкнул луч фонарика, ударивший в его сестренку. Жужа замедлила бег, и Бенни наконец сумел ее догнать. Один из незнакомцев присел на корточки и протянул открытую ладонь. С ладони пахло сочным, вкусным мясом.
― На! Хочешь? На, на! Идите сюда, сученята!
Жужа подобралась поближе, почти припав на брюхо, осторожно виляя хвостиком. Бенни пока принюхивался, задрав нос. Однако завораживающий запах тянул его к себе следом за сестрой.
Как только они подошли к калитке, темные фигуры набросились на них. На Бенни упало что-то тяжелое и окутало его с головой. Он попытался было взвизгнуть, но чьи-то пальцы стиснули ему мордочку, и визг превратился в приглушенный скулеж. Он услышал, как рядом скулит сестренка.
Его подхватили и куда-то понесли.
— В такую ночь наживку добывать лучше всего! Никто ни о чем не догадается. Все на грозу спишут. Дескать, маленькие засранцы испугались грома и сбежали!
— И сколько мы за них получим?
— Да по полтиннику за штуку, не меньше!
— Ничего так!
И снова прогремел гром, отмечая конец прежней жизни Бенни.
* * *
Брут вылетел на ринг, пригибаясь к самой земле, горбя плечи, прижимая уши. Шерсть у него на загривке уже стояла дыбом. Глубоко дышать до сих пор было больно, но пес скрывал боль. Оставшаяся в легких вода жгла грудь, вспыхивая при каждом вздохе. Он осторожно втянул воздух, вбирая в себя все окружающие его запахи.
С песка ринга еще не до конца сгребли кровь от предыдущего боя. Однако старый склад уже заполнялся запахом новых противников. Еще пахло маслом и бензином, цементной пылью, и еще слегка — мочой, потом и калом, собачьим и человечьим.
Бои начинались на закате и продолжались далеко за полночь.
Но уходить никто не собирался.
По крайней мере, пока не кончится этот бой.
Пес слышал, как вокруг снова и снова повторяли его имя.
— Брут... Слышь, ты глянь, какие cojones у этого monstruo![1] Да, этот пиздюк довольно мелкий, но я видел, как Брут завалил пса вдвое больше себя... Так ему глотку и порвал...
Пока Брут ждал боя в своей клетке, мимо тянулись люди. Многие тащили за собой детей. Всем хотелось на него поглазеть. На него указывали пальцами, щелкали фотоаппаратами — вспышки слепили его, вызывая недовольное рычание. В конце концов тренер разогнал их всех битой.
— Проходите, проходите! Нечего тут. За посмотреть деньги берут! Если он вам так нравится, идите, вон, да делайте ставки!
И теперь, когда Брут выскочил из прохода в трехфутовой деревянной стенке, трибуны приветствовали его криками и свистом, раскатистым хохотом и гневными выкриками. От этого шума сердце у Брута забилось чаще. Его лапы врылись в песок, мускулы напряглись.
Они вышли на ринг первыми.
Позади толпы раскинулось море клеток и решетчатых загонов. В клетках виднелись большие темные силуэты.
Лая было почти не слышно.
Эти псы умели беречь силы для ринга.
— Ну смотри, не подведи! — пробормотал тренер, дергая за цепочку, пристегнутую к усаженному заклепками ошейнику собаки. Яркие прожектора освещали яму сверху. Их свет отражался в лысом черепе тренера, ярко высвечивал татуировки у него на руках, черно-багровые, как кровавые синяки.
Они стояли на краю ринга и ждали. Тренер похлопал собаку по боку, потом вытер мокрую руку о джинсы. Шкура Брута была все еще влажной. Перед боем каждую собаку мыл хозяин противника, чтобы убедиться, что шкуру не натерли скользким салом или ядовитым маслом.
Пока они ждали появления противника, Брут чувствовал запах возбуждения, исходящий от тренера. На лице мужчины, как приклеенная, застыла кривая ухмылка.
К бортику ринга подошел еще один человек. Брут признал его по манере втягивать в себя воздух между словами и по горьковатому запаху страха, который его сопровождал. Если бы этот человек был собакой, он бы прятал хвост между ног, прижимая его к животу, и непрерывно поскуливал.
— Я на этого ублюдка кучу бабок поставил! — сказал человек, облокотившись на бортик.
— И че? — отозвался тренер.
— Я только что видел собаку Гонзалеса. Господи Исусе, мужик, ты че, сбрендил? Там же помесь с бульмастифом, настоящий монстр!
Тренер пожал плечами.
— Ну да, зато он одноглазый. Брут его завалит. Пусть попробует не завалить!
И он снова дернул цепь.
Человек за бортиком потоптался и наклонился ближе.
— Вы че, сговорились, да?
— Пошел в жопу! Мне сговариваться ни к чему.
— Но я слышал, что когда-то это была твоя собака. Ну тот, одноглазый!
Тренер набычился.
— Ну да, и че такого? Я его продал Гонзалесу пару лет тому назад. Думал, он вообще не выживет. После того, как он без глаза остался, и ваще. Он был весь больной. Я его загнал этому латиносу за пару банок кетамина[2]. Самая идиотская сделка в моей жизни. Пес принес этому пидору гору бабок. Он мне с тех пор этим в рожу тычет. Но ничего, сегодня я отыграюсь!
Цепь натянулась и подняла Брута на задние лапы.
— Ты смотри мне: если проиграешь, я из тебя дома барбекю сделаю!
Пес почувствовал угрозу, стоящую за этими словами. Он понял не все, но смысл он почувствовал. «Если проиграешь...» За эти два года он не раз видел, как потерпевших поражение собак пристреливают, вешают на собственной цепочке или затравливают насмерть на ринге. Прошлым летом один бультерьер укусил тренера Брута за ногу. Пес опьянел от крови после проигранного боя и пошел в обратку. Потом, во дворе, бультерьер скулил, вымаливая прощение, но тренер облил собаку бензином и поджег. Горящий терьер носился кругами, выл, натыкался на столбы и решетки. Люди во дворе катались по земле от хохота.
Собаки в вольерах смотрели на это молча.
Они все знали, в чем смысл их жизни.
Никогда не проигрывать.
Наконец в центр ринга вышел высокий жилистый человек. Он вскинул руку.
— Собаки на ринг!
Проход на противоположной стороне ринга открылся, и на ринг ворвался огромный пес, волоча за собой низкорослого, мясистого тренера, широко ухмыляющегося дядьку в ковбойской шляпе. Но внимание Брута было сосредоточено на собаке. Мастиф представлял собой сплошную гору мышц. Уши у него были купированы под корень. Хвост был обрублен. Его лапищи глубоко врывались в песок — он рвался в центр ямы.
