Андрей Уланов - Крысолов
– Доброй зари, тан Диего.
Эти слова были произнесены вполне обыденным тоном, а прозвучали будто приговор – тому волшебному, радужно-зеленому, словно картины работы эльфийских мастеров… в общем, тому, что всегда остается за гранью сна. Как ни старайся в первые мгновения удержать в памяти ускользающее виденье, оно непременно уйдет, протечет, словно пролитое вино меж растопыренных пальцев. И останется от него ровно столько же – лизнуть, почувствовать вкус… но не больше. Обидно до жути.
– Доброй зари тебе, мерзкий старикашка.
Тот, к кому были обращены эти слова, неожиданно рассмеялся. Негромко – но и этого хватило, чтобы тан Диего приподнялся над подушкой, приоткрыл глаза – точнее, один, правый – и с удивлением посмотрел на стоявшего рядом с кроватью человека. Среднего роста, широкоплечий, длинные седые волосы стянуты в тугой пучок на затылке, в черных зрачках гарцует эскадрон смешинок. Даже те немногие, кто сумел бы угадать, что Вальдес Марратоа уже начал счет шестому десятку лет, вряд ли назвали бы его «старикашкой».
Для начала – большинству страх за целость шкуры придержал бы язык.
– Чему ты смеешься?
– Я просто вспомнил, как впервые услышал этот ваш ответ, мой тан. Ровно девять лет назад.
– Разве? – удивленно переспросил Диего. – Мне казалось…
Он замолк, вспоминая. Тогда у вошедшего в его спальню мужчины седина едва пробивалась сквозь черноту, да и морщин было куда меньше. И назвать его мерзким старикашкой мог разве что тринадцатилетний мальчишка…
…для которого в мире, казалось, навсегда померк свет.
…и пока не знавший, что этот человек отныне заменит ему отца.
…а может, и станет чем-то большим.
– Мне казалось, это было целую вечность назад.
– Для юности так оно и есть, мой тан, – сказал Вальдес. – Кажется, будто время тянется неимоверно медленно. Это для нас, мерзких старикашек, все года выглядят одинаковыми, как потертые гвеллы.
– Неужели я не сумел разбавить эту одинаковость?
Марратоа изобразил глубокую задумчивость.
– Пожалуй что нет, мой тан. В сравнении с моей собственной порой возмужания последние годы были, хм, не слишком остры. Но, – добавил он, – также не могу сказать, что вы не старались.
– Что поделать, Валь, что поделать. На мою долю не выпало ни осады Фолти, ни Гильремара. Даже на Фапланский поход я опоздал повзрослеть.
– Пока не выпало, тан Диего. И поверьте, это не та вещь, о которой стоит печалиться. Ибо мир – ужасно непрочная штука. Да и в тихие годы возможностей лишиться головы лишь самую малость поменьше, чем в разгар большой королевской драки. Уж это вы теперь знаете ничуть не хуже меня.
– Да. Знаю.
Вальдес несколько мгновений испытующе смотрел на своего подопечного, а затем отступил на шаг и чуть склонил голову.
– Вставайте.
– В такую рань?! Но зачем?
– Тому, – отозвался слуга, – есть две причины.
– Назови хоть одну! – потребовал Диего.
– Завтрак ждет, мой тан.
– Завтрак – это недостаточно веская причина для покидания кровати в столь ранний час, – торжественно заявил Диего. – Вот если бы вместе с кофе и парой гренок меня ждала юная девица с виолоном, готовая усладить звоном струн…
– К сожалению, – сказал Вальдес, – мой тан, вам придется довольствоваться заменой.
– И кто же заменит прелестное создание и ее инструмент?
– Я и учебная рапира. Как обычно, мой тан.
– Почему-то я и не ждал ничего иного, – сев на кровати, Диего зевнул. – А вторая?
– Вторая?
– Только что ты сказал, что для подъема в эту несусветную рань у меня есть две причины. – Тан зевнул снова. – «Завтрак ждет» было первой.
– Кроме завтрака, мой тан, вас ждет тан Франсиско ги Леннек.
Диего как раз собрался зевнуть в третий раз, но последние слова Марратоа прогнали остатки сна ничуть не хуже ведра ледяной воды – метод, весьма часто практиковавшийся Вальдесом в первые годы их знакомства.
– Очень надеюсь, – медленно произнес Раскона, – ты не скажешь мне, что прямо сейчас Их Сиятельство герцог Нуарийский, первый министр Высокого Двора и, если верить слухам, самый могущественный человек в Иторене, тан Франсиско ги Молина ли Гадроке-и-Пеллет ги Леннек находится вот за этой дверью?
Впрочем, тут же сообразил Диего, в этом случае в руках у слуги вряд ли оказался бы зеленый листок, запечатанный двухцветным воском. Личная печать первого министра, надо же…
– Нет, мой тан. Он, – Марратоа осторожно подцепил ногтем воск, захрустел бумагой, – будет ждать вас в Белом Дворце после пятого рассветного гонга.
– Что ж, – отбросив тонкое одеяло, Диего спустил ноги с кровати, – вторая… проклятье, куда я дел чулки?
– Они на стуле справа, мой тан.
– … причина весома. Стоило бы начать именно с нее.
– Позволю не согласится, мой тан, – возразил слуга. – Тан ги Леннек, несомненно, очень, очень важная персона. Однако прежде чем явиться к нему, вы все же должны позавтракать.
– Знаешь, Валь, – Диего соскользнул на пол, вытянулся и принялся шарить рукой под кроватью, – за все эти годы я так и не понял одного. Как человек с таким потрясающим чувством юмора может иной раз оказываться столь же выдающимся занудой.
– Это взаимно, мой тан.
– В каком смысле? – удивился Диего.
– Я тоже не сумел понять одной вещи, мой тан, – невозмутимо сказал Вальдес. – За все эти годы я не понял, как вам удается так глубоко загонять под кровать собственные тапочки.
В тот же день
Солнце прошло чуть больше половины своей привычной дороги к зениту, и его лучи уже досуха выпили ночную прохладу из городских камней. Даже гулкий звон четвертого рассветного гонга с трудом проталкивался сквозь колышущееся над булыжником зыбкое марево. Ну а жители славного Таррима старались вне домов перемещаться в каретах или портшезах. Желательно с «лесной прохладой» или «яблоневым садом» – отчего-то нынешним летом именно эти охладительные наговоры пользовались наибольшим спросом у столичной знати.
Прочие же горожане, из числа тех, кого милость Великого Огня взамен мирского богатства наделила какими-то иными благами, в эти часы на улице предпочитали не задерживаться. Даже нищих повымело – либо сползлись к собору святого Кхайра, на площади перед которым пенная стена фонтанов дарует избавление от мук ничуть не хуже самих клириков, либо к монастырям Двух Сестер, где тенистый сад и бесплатная похлебка. Или в порт.
Впрочем… медный овал сверкнул, вращаясь, и негромко звякнул о мостовую. Рядом с багровой когтистой лапой, от которой даже в этот зной явственно веяло жаром.
– Бл`год`рствую, тан.
– Ты же обычно не вылезаешь раньше полудня, – сказал Диего. – А сегодня чего стряслось?
