Анджей Сапковский - Что-то кончается, что-то начинается
На магическом корабле-амфибии, напоминавшем помесь лебедя с огромной подушкой, прибыли чародеи. Их было в четыре раза меньше, чем приглашали, и в два раза больше, нежели реально ожидали, поскольку «однополчане» Йеннифэр, как несла молва, не одобряли ее связь с мужчиной «вне клана», к тому же ведьмаком. Часть магиков просто проигнорировала приглашение, часть отговорилась недостатком времени и необходимостью присутствовать на ежегодном всемирном симпозиуме чародеев, так что на борту «Гусака на воздушной подушке», как назвал корабль далекий от лирики Крах ан Крайт, или «Лебедушки», как его же назвал далекий от техники Лютик, прибыли только Доррегарай из Воле и Радклифф из Оксенфурта.
И была Трисс Меригольд с волосами цвета октябрьского каштана.
6
— Ты пригласил Трисс Меригольд?
— Нет, — покрутил головой ведьмак, весьма довольный тем, что мутация кровеносных сосудов не позволяет ему покраснеть. — Не я. Подозреваю Лютика, хотя все они утверждают, что о свадьбе узнали из магических кристаллов.
— Я не желаю видеть Трисс на моей свадьбе!
— Почему? Это же твоя подруга.
— Не делай из меня идиотки, ведьмак! Все знают, что ты с ней спал.
— Неправда!
Йеннифэр опасно прищурила фиолетовые глаза:
— Правда!
— Неправда!
— Правда!
— Ну хорошо, — отвернулся он, — правда. И что с того? Чародейка немного помолчала, поигрывая обсидиановой звездой, пришпиленной к черной бархотке на шее…
— Ничего, — сказала она наконец. — Но я хотела, чтобы ты признался. Никогда не пытайся лгать мне, Геральт. Никогда.
7
От стены шел запах мокрых камней и кислых сорняков, солнце освещало бурую воду защитного рва, проявляла теплую зелень покрывавшей дно тины и яркую желтизну плавающих по поверхности кувшинок.
Замок понемногу оживал. В западном крыле кто-то хлопнул ставней и рассмеялся. Кто-то слабым голосом домогался капустного рассола. Один из гостивших в Розроге коллег Лютика, невидимый, брился, напевая:
Кабы мне бы да женицца,
Вот бы я бы был бы рад!
Я бы, значить, стал бы брицца
Каждый день пять раз подряд!
Скрипнула дверь, во двор вышел Лютик, потягиваясь и разглаживая физиономию.
— Как дела, жених? — проговорил он томным голосом. — Если намерен смыться, то сейчас самое время.
— Ранняя ты пташка, Лютик.
— Я вообще не ложился, — промямлил поэт, присаживаясь рядом с ведьмаком на каменную скамеечку и откидываясь на заросшую традесканцией стену. — О боги, это была тяжкая ночь. Но ничего не поделаешь — не каждый день женятся твои друзья. Надо было как-то это отметить.
— Свадебное пиршество — сегодня, — напомнил Геральт. — Выдержишь?
— Обижаешь, ведьмак!
Солнце грело, птицы верещали в кустах. От озера доносились писки и плески. Моренн, Цирилла, Эитнэ, Мона и Нюна, рыжие дриады, дочери Фрейксенета, купались, как обычно, голышом в обществе Трисс Меригольд и Фреи, подружки Мышовура. Наверху, на полуразрушенных зубцах крепостной стены, вырывали друг у друга из рук подзорную трубу королевские послы: рыцарь Ив, Суливой, Матольм и Деверо.
— Хорошо хоть отмечали-то, Лютик?
— Лучше не спрашивай.
— Скандал?
— И не один.
Первый скандал, поведал поэт, возник на расовой почве. Тельико Луннгревинк Леторт в разгар веселья неожиданно заявил, что ему осточертело, как он выразился, «носить шкуру низушка». Указав пальцем на находившихся в тот момент в зале дриад, эльфов, хоббитов, сирену Ш’ееназ, краснолюдов и гнома, который утверждал, что он Персиваль Шуттенбах, допплер почел за дискриминацию тот факт, что все они могут быть собою, и только он, Тельико, вынужден наряжаться в чужие перья. И тут же принял — на минутку — свой естественный облик. Увидев это, Гардения Бибервельт грохнулась в обморок, князь Агловаль опасно подавился судаком, а с Анникой, дочкой войта Кальдемейна, случилась истерика. Ситуацию спас дракон Виллентретенмерт, который все еще выглядел рыцарем Борхом Три Галки, спокойно пояснивший допплеру, что полиморфизм, то бишь сменноформенность, есть свойство, кое обязывает. Обязывает оно, в частности, принимать формы, которые большая часть общества одобряет и считает обычным, и что все это нечто иное, как нормальная вежливость по отношению к хозяевам. Допплер обвинил Виллентретенмерта в расизме, шовинизме и отсутствии элементарных понятий о предмете дискуссии. Задетый за живое Виллентретенмерт на минутку — следуя примеру допплера — принял присущую ему внешность дракона, переломав при этом часть мебели и вызвав всеобщую панику. Когда гости успокоились, разгорелся острый спор, в котором люди и нелюди осыпали друг друга примерами отсутствия терпимости и расовых предубеждений. Достаточно неожиданным моментом в дискуссии оказался голос веснушчатой Мэрле, распутницы, которая на распутницу не походила. Мэрле заявила, что весь этот спор глуп, беспредметен и не имеет отношения к истинным профессионалам, которые знать не желают, что такое предубеждения, и что она лично готова немедленно доказать сказанное за соответствующее вознаграждение, вот хотя бы с драконом Виллентретенмертом в его естественном виде. В наступившей тишине послышался голос медиума женского полу, заявившего, что он может доказать то же самое задаром. Виллентретенмерт быстренько сменил тему, и компания принялась обсуждать более безопасные проблемы, а именно экономию, политику, охоту, рыболовство и азарт.
Остальные скандалы имели скорее дружеский характер. Мышовур, Радклифф и Доррегарай поспорили о том, кто из них силой воли заставит одновременно левитировать больше предметов. Выиграл Доррегарай, удерживавший в воздухе два стула, поднос с фруктами, супницу с супом, глобус, кошку, двух собак и Нюну, младшую дочку Фрейксенета и Браэнн.
Потом Цирилла и Мона, две средние дочери Фрейксенета, подрались, и их пришлось выдворять из зала. Затем сцепились Рагнар и рыцарь Матольм, причем поводом к ссоре оказалась Моренн, старшая дочь Фрейксенета. Занервничавший Фрейксенет велел Браэнн запереть в комнатах всех своих рыжих барышень, а сам присоединился к состязанию под девизом «кто кого перепьет», который организовала Фрея, подружка Мышовура. Вскоре оказалось, что у Фреи невообразимая, граничащая с абсолютной, сопротивляемость алкоголю. Большинство поэтов и бардов, друзей Лютика, вскоре оказались под столом. Фрейксенет, Крах ан Крайт и войт Кальдемейн храбро боролись, но вынуждены были сдаться. Чародей Радклифф твердо держался до того момента, пока не выяснилось, что он шельмовал — у него обнаружили рог единорога. Как только орудие шельмовства отобрали, Радклифф утратил даже минимальные шансы перепить Фрею. Вскоре занятый островитянкой угол стола совершенно опустел — какое-то время с ней еще пил никому не известный бледный мужчина в старомодном камзоле. Спустя несколько минут бледный мужчина встал, покачнулся, отвесил галантный поклон и удалился, пройдя сквозь стену, как сквозь туман. Осмотр украшающих зал древних портретов позволил установить, что бледный мужчина — Виллем по прозвищу Добрый, один из бывших владельцев Розрога, получивший смертельный удар стилетом во время дружеской попойки несколько сотен лет тому назад.
