Елизавета Дворецкая - Лесная невеста
Стоянка все порывалась убежать, но больше для порядка, так что Зимобор легко догнал ее в сенях, где валялась куча мешков, пахнущих старой-престарой мучнистой пылью. Бровка и Чудила за каким-то лешим его искали, подкрадывались, как им казалось, неслышно, но очень громко стукаясь пьяными головами о косяки, истошным шепотом советовались, здесь ли он, не позвать ли его или принести факел и посмотреть, а Зимобор кричал им, чтобы шли к лешему, он занят… Куда и когда девушка исчезла, уже не заметил, а сам так и заснул на куче пахучих мешков.
Во двор старший княжич выбрался ближе к полудню. И то не сам проснулся, а Избрана прислала разбудить. Дескать, княжна спрашивает, приехали они охотиться на дичь или на девок, а за девками так далеко было ездить незачем, этого добра и в Смолянске хватает, только там уже все ученые… Что-то такое над ним бормотала сестрина прислужница, но Зимобор поначалу мало что слышал из-за гула в голове. Однако вставать и правда было надо.
Во дворе помятые гуляки, здешние и смолянские, умывались у колоды, обмениваясь обрывочными воспоминаниями о вчерашнем буйстве, как вспоминают битву. Глухарь пытался прямо на себе отстирать с подола рубахи пятна непонятного, но подозрительного происхождения, Жилята осторожно ощупывал подбитый глаз, явно не зная, кому обязан этой красотой.
– Я просыпаюсь, смотрю: девка! – делился Шумила, пытаясь размять ладонями лицо, похожее на давно не стираный мешок. – И знаешь, ничего не помню. Думаю, первое: где я? Потом: кто я? У нее спрашиваю: ты кто? А она: ах ты, сволочь, не помнишь, кто я, после всего, что вчера было! Ну, думаю, слава Яриле: значит, что-то все-таки было!
Зимобор умылся, глотнул воды, даже велел облить голову, пытаясь прийти в себя. Хорошо погулять даже княжеской дружине удавалось очень редко, поскольку последние два года выдались неурожайными. Утираясь рукавами рубахи, Зимобор вдруг увидел перед собой Годилу – кметя из отцовских.
– Княжич! – Вид у Годилы был какой-то серый и сумрачный, совсем не подходящий этому солнечному, теплому, голубому и зеленому утру месяца ладича[3]. – Я к вам…
– Ты откуда? – Зимобор удивленно нахмурился, только сейчас сообразив, что Годиле тут быть вовсе не полагается.
– Так из Смолянска! День и ночь плыли без оглядки. Ветра не было – гребли, только сменялись, так на дне в ладье и прикорнули чуть-чуть, и то сон не идет. Князь Велебор-то… вчера в ночь…
– Что?
– Так… помер.
– Как?
Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.
– С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром пришли будить – не просыпается. Волхвы говорят, хорошая смерть, легкая. И княгиня тоже…
– Что – княгиня тоже? – У Зимобора мелькнула дикая мысль, что княгиня Дубравка умерла заодно с мужем.
– Тоже так говорит. Добрая смерть.
Князю давно нездоровилось: уже несколько лет у него болело в груди, было трудно дышать, из-за чего он почти не покидал Смолянска, и за две последние зимы заметно ослабел. Но весной, когда самое тяжелое время наконец осталось позади, все воспрянули духом, и сам князь надеялся, что теперь снова окрепнет. Он ведь еще не стар – ему было едва за пятьдесят. И вдруг…
Вокруг уже собрался народ: кмети и местные переглядывались, шепотом передавали друг другу новость, слышались недоверчивые и горестные восклицания. Князь Велебор был справедлив и дружелюбен, в неурожайные годы никогда не отнимал последнее, давая возможность небогатым родам перебиться. Но вот его не стало, и люди как-то по-новому взглянули в побледневшее лицо старшего княжича. Вся тяжесть ответственности за племя смолянских кривичей невидимо переползала на него, а он был еще совсем не готов ее принять.
– Иди… Избране скажи. – Зимобор посмотрел на дверь избы, за которой была сестра. – И Буяр где-то там. А мы… – Он окинул взглядом лица вокруг. – Собирайтесь, что ли. Поедем.
Кмети закивали, стали расходиться. Негромко загудели голоса. Зимобор тоже хотел идти, но вдруг увидел возле себя Стоянку. Бледная, со спутанными и кое-как заплетенными волосами, с запавшими глазами, девушка была похожа на тяжелобольную.
– А меня… ночью… мара душила, – прохрипела она. – Мать говорит, следы остались, вот, посмотри!
Она чуть повернула голову, показывая горло, и Зимобор увидел на белой коже несколько синеватых пятен, похожих на следы пальцев. Увы, это зрелище было ему знакомо.
– Выходит, правда! – Стоянка, одной рукой держась за горло, второй обхватила себя за плечо, словно ей было холодно. – Про твою невесту. А я думала, так болтают… Значит, правда… Она приходит и душит…
– Возьми ее нелегкая! – Зимобор с досадой вздохнул. Только этого ему сейчас не хватало. – Да там одно название, что невеста! Ей десяти лет от роду не было, когда нас обручили, я ее видел-то один раз. Уж семь лет прошло, как она умерла, свободен я от нее. На, возьми. – Он вынул из левого уха серебряную греческую серьгу с мелким красным камешком и вложил в руку Стоянке. – Прости, что так вышло. Я думал, этой весной она не тронет.
Знал бы кто десять лет назад, когда старшего смолянского княжича обручили с дочерью Столпомера, князя полотеского, что все так выйдет! Тогда все радовались, что стародавнюю вражду наконец удалось успокоить и примирение двух могучих кривичских князей скрепляется родством. Княжне исполнилось всего девять лет, и до свадьбы предстояло ждать еще долго: около трех лет, пока девочка созреет и станет девушкой, еще три года, пока заслужит право называться невестой и получит благословение на замужество. Зимобор, которому сравнялось четырнадцать, уже считался взрослым мужчиной, а его невеста была просто девчонкой в одной рубашонке, на нее и смотреть-то не стоило. Не хромая, не горбатая, на вид не хуже других. Прочее оставалось делом туманного будущего. В юности, когда время идет медленно, «через шесть лет» кажется таким далеким, словно в другой жизни. И, по сути, так оно и есть.
Уехав из Полотеска с перстеньком на пальце, Зимобор сразу забыл и о перстеньке, и о невесте, и через три года, когда в Смолянск пришла весть о ее смерти, не слишком огорчился. Вокруг него были живые девушки, а маленькая полотеская княжна давно стала расплывчатым воспоминанием. Он и не узнал бы ее, если бы встретил. Умерла – значит, судьба ее такая, а невест на свете много.
Только его мать встревожилась. Ушедшая на Тот Свет обрученной будет страдать в разлуке с суженым и попытается его заполучить. Забрав у сына невестино кольцо, княгиня топором разрубила его пополам, положив на порог дома. Половинку, упавшую внутрь, она отдала Зимобору, а упавшую наружу бросила в Днепр, сказав при этом: «Иди к той, что подарила тебя. И как половинкам разрубленным не сойтись, так и тебе моего сына больше не видать». Теперь обручение было расторгнуто и умершей невесте не полагалось тревожить живого жениха.
