Стивен Кинг - Бесплодные земли
Но самый главный урок оставался всегда неизменным: как стрелять и бить без единого промаха. Как убивать.
Поляну, куда пришли Эдди с Сюзанной, неправильным темным полукольцом окружали благоуханные хвойные дерева. С южной ее стороны был обрыв: три сотни футов крошащихся сланцевых выступов и изломанных утесов, образующих этакую исполинскую лестницу. Ручеек кристально чистой воды вытекал из леса, пересекал поляну прямо по центру, сначала бурлил по овражку, промытому в рыхлой земле и крошащемся камне, потом, гремя по каменистому ложу, срывался вниз по обрыву.
Вода стекала по ступеням естественной лестницы серией маленьких водопадов, над которыми вздрагивали изумительные переливы радуг. Этот спуск выводил в великолепную и глубокую долину, густо заросшую елями. Было там несколько вековых вязов, которые не давали молодой хвойной поросли задушить себя. Они возвышались, зеленые, пышные и величавые — деревья, что были, наверное, старыми уже тогда, когда край, откуда пришел Роланд, только еще начинал отсчет своей молодой истории. Роланд не сумел разглядеть ни единого признака, который указывал бы на то, что в этой долине когда-нибудь были лесные пожары, хотя наверняка хотя бы несколько молний сюда ударяло. И молнии — не единственная опасность. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, в долине этой жили люди: в течении прошлых недель Роланд пару раз набредал на следы их давнишнего здесь пребывания. Большей частью то были примитивные рукотворные орудия, но среди них попадались осколки глиняной утвари, которую не выделаешь без огня. А огонь — это злая стихия, услада которому — ускользнуть из рук, что создали его.
Над этим пейзажем, достойным того, чтобы стать иллюстрацией в книге, изогнутой аркой раскинулось небо, безупречно чистое голубое небо, только в нескольких милях отсюда кружилась стайка ворон, что-то выкрикивая своими древними хриплыми голосами. Они, похоже, были чем-то встревожены, как перед началом грозы, но Роланд принюхался к воздуху и не уловил запаха дождя.
Слева от ручья громоздился здоровый валун. Роланд поставил сверху шесть камешков, все — в прожилках слюды. Они поблескивали как стеклышки в теплом свете дня.
— Последняя попытка, — сказал стрелок. — Если кобура держится неудобно… если хоть что-то мешает… то скажи лучше сразу. Мы пришли сюда не для того, чтобы зря тратить патроны.
Она язвительно на него покосилась, и на мгновение ему показалось, что он разглядел у нее в глазах призрак Детты Уокер. Как солнечный блик, подмигнувший со стального клинка.
— А что ты станешь делать, если мне действительно неудобно, но я тебе ничего не скажу? Если я буду мазать и не собью ни одного из этих шести? Тюкнешь меня по башке, как делал этот твой старый учитель?
Стрелок улыбнулся. За последние пять недель он улыбался чаще, чем за все предшествующие пять лет.
— При всем желании этого я не смогу, и ты это прекрасно знаешь. Во-первых, мы тогда были детьми… пацанами, которые не прошли еще испытания и не стали мужчинами. Можно ударить ребенка, чтобы поправить его, но…
— В моем мире ударить ребенка — этот проступок, который лучшие люди всегда осуждали, — сухо высказалась Сюзанна.
Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе такой мир… разве не сказано в Великой Книге: «Не жалей розги, дабы не упустить ребенка»?… однако, он все же не думал, что Сюзанна его обманывает.
— Ваш мир не сдвинулся с места, — сказал он только.
— Здесь все по-другому. Разве я сам этого не понимаю?
— По-моему, ты понимаешь.
— Во всяком случае, вы с Эдди уже не дети. Я совершил бы ошибку, если бы стал обращаться с вами как с малыми детками. Если для этого нужно какое-то испытание, то вы уже его с честью прошли.
Хотя он не сказал этого вслух, про себя он подумал о том, чем все закончилось там, на берегу, когда она тремя выстрелами разнесла трех омарообразных тварей, не дав им растерзать его самого и Эдди. Увидев ее ответную улыбку, он решил, что она сейчас думает о том же.
— Ну так что ты намерен делать, если я все шесть раз промажу?
— Я посмотрю на тебя. Вот так. Мне кажется, этого будет достаточно.
Она мгновение подумала и кивнула:
— Да, наверное.
Потом еще раз проверила оружейный ремень. Он висел у нее через плечо как портупея (Роланд считал, что эта конструкция больше похожа на сцепку, которую на себя нацепляют докеры в портах, нежели на ремень стрелка). С виду это казалось просто, но им потребовалась не одна неделя проб и ошибок, чтобы приладить ремень как следует — при этом пришлось хорошо поработать портняжной иглой. Сам ремень и револьвер с сандаловой рукоятью, что торчала из древней промасленной кобуры, раньше принадлежали стрелку. Этот ремень он носил кобурою на правом бедре. За последние пять недель он мучительно привыкал к мысли о том, что он больше уже никогда не наденет ремень кобурою справа. Спасибо омарам. Волей-неволей пришлось стать левшой.
— Ну и как оно? — спросил он еще раз.
На этот раз она рассмеялась.
— Роланд, этот вонючий ремень держится лучше и не бывает. Так мы что будем делать: стрелять или сидеть тут и слушать этот вороний концерт в поднебесье?
Ощущение было такое, как будто под кожей шевелятся тонкие и колючие пальчики. Роланд напрягся. Наверное, Корт чувствовал то же самое, несмотря на всю его грубость и всегдашнее непробиваемое выражение. Ему хотелось, чтобы у нее все получилось… ему было нужно, чтобы у нее получилось. Но показывать этого было нельзя. Это могло привести к катастрофе.
— Повтори мне еще раз, Сюзанна, что мы с тобой проходили.
Она вздохнула, притворившись рассерженной… но когда она заговорила, насмешливая ее улыбка стерлась сама собой, а красивое темнокожее лицо стало серьезным. И из ее уст он снова услышал древний катехизис, и слова его были новы. Он никогда раньше не думал, что ему доведется услышать эти слова от женщины. Но как естественно они звучали… и в то же время как-то странно едва ли не угрожающе.
— «Я целюсь не рукою; та, кто целится рукою, забыла лицо своего отца».
«Я целюсь глазом».
«Я стреляю не рукою; та, кто стреляет рукою, забыла лицо своего отца».
«Я стреляю рассудком».
«Я убиваю не выстрелом из револьвера…»
Она запнулась и указала на камушки, блистающие вкраплениями слюды.
— Я не буду никого убивать… это же просто камешки.
Ее выражение — чуть надменное, чуть шаловливое — говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. может быть, он придет даже в ярость. Однако, Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно на нервах и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Он понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом — так же? Да, наверное, так же.
