Свита Мертвого бога - Мазова Наталия Михайловна
Наконец улица вынесла его на площадь, до краев заполненную народом. Здание со шпилем все-таки оказалось храмом, сурово взирающим узкими провалами окон на толпу у своего подножия. Высота и массивность каменных стен внушали невольное уважение и заставляли предположить, что изначально – очень давно – храм возводился в старовайлэзской традиции, был посвящен Единому Отцу и лишь совсем недавно подвергся легкой перестройке. На эту же мысль наводило и почти полное отсутствие украшений, кроме разве что жутких зверюг, больше всего похожих на крылатых крокодилов, скаливших клыки по углам портала (Джарвис припомнил, что в Вайлэзии этих очаровательных тварей зовут «gargol»). Да еще вдоль карниза шел странный ряд хрустальных шаров, доселе встречавшийся принцу лишь на кафедральном соборе Кильседа. Шпиль, служивший ориентиром для Джарвиса, пламенел в последних лучах солнца, и это создавало пронзительный контраст с полумраком площади, накрытой тенью величественного здания.
То, что творилось у стен древнего храма, подозрительно напоминало подготовку к публичной казни. Перед главными вратами высился помост, затянутый багрянцем, из середины которого торчал толстый столб. Вокруг прохаживалась пара дородных мужчин в черных с красным одеяниях – очевидно, должностные лица. На багрянце тут и там темнели влажные пятна – похоже, помост был основательно полит водой.
Толпа все сгущалась, уже затрудняя движение конного. Джарвис натянул поводья и как можно вежливее обратился к одному из лаумарцев – бюргеру с осанкой и выправкой, выдающими знакомство с военной службой:
– Скажите, почтеннейший, что здесь будет происходить?
Бюргер обернулся к Джарвису и смерил его внимательным взглядом – высокомерным и полным уверенности в себе, невзирая даже на то, что он был брошен снизу вверх. Эта лаумарская манера каждый раз решать, достойно ли порождение Хаоса хотя бы ответа на свой вопрос, всегда выводила принца из себя. «Потерпи! – сказал он сам себе. – Уже недолго осталось…»
– Здесь, в присутствии самого владыки Кильседа, будет свершен обряд сожжения ведьмы ради очищения города от скверны и нечистоты, в кои ввергло его присутствие демонских сил! – прозвучал наконец ответ. – Если чужестранец решил лицезреть это аутодафе, сие служит к его чести, кем бы он ни был.
Джарвис не ожидал от местного не только столь явно выраженной благосклонности, но даже простой общительности, а потому решил использовать удачу до конца:
– А не просветите ли меня, почтеннейший, что это за ведьма и в каких преступлениях ее обвиняют?
Лицо бюргера сразу же приобрело назидательный вид:
– Запомните, чужестранец – если доказано, что женщина ведьма, ее уже нет нужды обвинять в чем-то еще! Суд матери нашей Церкви именем блаженного Мешнека лишь оглашает вердикт Святого Дознания и передает отступницу от пути Господа в руки городских властей для милостивого умерщвления без пролития крови…
– И все же какое деяние навлекло на ведьму столь суровую кару? – снова попытался уточнить Джарвис.
Назидательность на лице лаумарца изрядно разбавилась недовольством.
– Любая ведьма является ведьмой в силу того, что сошлась с Повелителем Хаоса, продала ему тело и душу, а взамен получила ведовское могущество. В глазах Господа и матери-Церкви это само по себе является преступлением. Самое суровое воздаяние за него будет только справедливым! – в подтверждение серьезности своих слов бюргер тряхнул окладистой лопатообразной бородой. Из бороды посыпался песок.
– Тогда почему столь важное деяние производится в столь позднее время? – поинтересовался Джарвис. – Не лучше ли было осуществить его днем, при свете солнца?
– Зимой или в середине лета было бы так, – снисходительно бросил горожанин, слегка оттаяв. – Но сейчас весна, а весенний день год кормит. Не посеянное сегодня не взойдет послезавтра. А лицезреть столь благочестивое действо стремится каждый.
– Спасибо, почтеннейший. Прошу у вас прощения за отнятое время, – полностью ошеломленный лаумарской логикой, Джарвис постарался произнести это как можно более кротко. Затем, дав лошади шенкеля, он отъехал в сторону – ближе к домам люди теснились не столь плотно, а с лошади вид на помост был хорош из любой точки.
Над площадью повисло мрачное напряжение – толпа, как серебряный меналийский тигр, ждала, когда жертву бросят ей на забаву. Ни огонька – ни в самой толпе, ни в окнах домов на площади, за которыми тоже ощущалось присутствие нетерпеливых наблюдателей. Лишь последний луч солнца одиноко горел на позолоченном шпиле.
Мало-помалу напряжение передалось и Джарвису – сначала как неясное ощущение нависающей угрозы, как вибрация незримой мощи, пронизывающей толпу. В какой-то момент оно стало почти материальным, протяни руку – коснешься… А затем клинок на боку у принца ответил на эту вибрацию едва уловимой дрожью принюхивающегося пса, который предвкушает добрую драку.
Джарвис закусил губу. В последний раз меч Индессы вел себя чуть больше года назад, на Анатаормине, когда целая орава черных жрецов с пением боевых заклятий перла на них с Сонкайлем, приняв их за расхитителей гробниц (каковыми они, по сути, и являлись). И не кончилось это тогда абсолютно ничем хорошим…
«Ну что тебе не сидится в ножнах, сумасшедшая железка? – с тоской мысленно обратился к мечу принц. – Жрать хочешь? Или просто свербит… где там у тебя может свербеть, под гардой, что ли?» Меч, разумеется, не ответил, да Джарвис и не рассчитывал на ответ.
У меча было свое имя – Зеркало. Согласно поверью, когда-то в незапамятные времена он принадлежал Непостижимому по имени Индесса – Левой руке Менаэ, воплощению хитрости, в то время как Правая рука, Налан, олицетворял силу, и меч его был одним из атрибутов королевской власти Меналии. Мечом же Индессы по традиции владел наследник престола. По официальной версии, сей клинок обладал тремя свойствами: не мог сломаться в руке истинного владельца, не позволял нанести тому смертельную рану, а также в определенной ситуации мог подать умный совет. В первых двух достоинствах Зеркала Джарвис убеждался неоднократно и именно поэтому не хотел менять его ни на что другое. Третье же свойство, похоже, являлось выдумкой от начала и до конца. Но было еще нечто, о чем не говорила ни одна легенда, и даже старый Сехедж, узнав об этом, лишь развел руками в полном недоумении. А именно – время от времени меч ни с того ни с сего начинал проявлять явные признаки свободы воли. Джарвис замечал за ним такое дважды, плюс еще один случай, в котором он был уверен не до конца.
Сегодня же, судя по всему, вполне мог случиться четвертый раз, и от одной мысли об этом принцу стало тошно. Он дорого дал бы за то, чтоб оказаться как можно дальше от вожделеющей толпы, но было поздно – людское море уже сомкнулось за ним, и пройти по нему, аки посуху, не представлялось возможным.
Внезапно главные врата храма распахнулись, пропуская процессию. Четыре воина, с головой закованные в черную сталь доспехов, между ними – вереница монахов в длинных серых хламидах, с факелами в руках. За ними шли трое в одеждах побогаче. Голову одного из них венчала золотая двойная митра, усыпанная крупными драгоценными камнями, и в полумраке эти камни словно светились сами собой. Пурпурная ряса с черно-серебряным шитьем на фоне серых одежд свиты казалась отсветом пламени. Джарвис понял, что видит перед собой самого архиепископа Кильседского, легендарную личность новейшей истории Лаумара. Видимо, дело было и вправду значительным, раз столь важная персона почтила своим присутствием заштатный Шайр-дэ…
Замыкали процессию два стражника с лицами, скрытыми глухими капюшонами. Они-то и вели ведьму. Точнее, тащили, потому что несчастная упиралась изо всех сил, яростно билась в руках конвойных. Низкий тягучий вопль ворвался Джарвису в уши:
– Не виновата я, люди добрые! Слышите? Не ви-но-ва-та-а-а!!!
Она была довольно молода – угадать возраст точнее не позволяли следы побоев, спутанная масса темных волос, кое-где слипшихся от крови, и бесформенный балахон из грубой грязной мешковины. Ноги ее были босы и тоже грязны. Пронзительный весенний ветер без всякой жалости трогал ледяными пальцами обнаженную плоть под драной рогожей.
