Анатолий Нейтак - Камень и Ветра 3. Кости сновидений
Брр! Ненавижу такой подход. Если ум подменять хитростью да сметкой, а то и умением со всего и вся слупить выгоду, порой за счёт жульничества обыкновенного, а порой и за счёт надувательства наглого, – тогда да, тогда чем толще мошна, тем больше ума. Но на мой скромный вкус с умом настоящим, свободно парящим над морем неизвестности, это рядом не висело.
Сменив тактику, я попробовала спрашивать про магов. И…
Ну да. Два раза мне с придыханием рассказали, что в "Золотом петухе" не далее как вчера остановился доблестный воитель и знаток заклятий фер Уллахис, этим утром снявший ужасную порчу с дома пекаря. При этом спрошенный так и норовил выдать максимум подробностей, вплоть до того, в какой позе фер заклинал и с каким выражением лица рубил лихо на семьдесят семь частей. Описания боя с порчей меня позабавили, но, спроси я про магию в третий раз, меня, надо думать, снова послали бы по месту нынешнего проживания.
На редкость предсказуемый городок, чтоб ему провалиться!
Снова сменив тактику, я от отчаяния спросила о чудаках. Не о дурнях стукнутых или блаженных, а просто о таких вот… ну… вроде не от мира сего, понимаете? Здоровые люди, сообразительные, только со странностями. Есть тут такие или не держите?
– А-а, так вы имеете в виду нашего архивариуса, почтенного мэтра Крибли? Что ж сразу-то не сказали?!
Пыталась, подумала я с мрачноватым облегчением. Да только, похоже, изъяснялась на каком-то напрочь непонятном языке.
Привет тебе, "Zlatyi Kochet"!
Обитель архивариуса соединялась с массивным зданием ратуши этакой короткой каменной пуповиной на уровне второго этажа. Сама обитель представляла собой башню, до второго этажа включительно прямоугольную, а выше пузато круглящуюся. Мне аж взгрустнулось, до того это строение показалось родным и знакомым. Почти так же выглядела библиотека Тральгимского отделения ОКМ, в которую я частенько (не реже двух раз в месяц) заглядывала для неторопливого общения со старым магом-библиотекарем, заставшим ещё моего деда.
Впрочем, местный архивариус оказался примерно моим ровесником. С первого взгляда было ясно, почему о нём пошла слава человека со странностями. Встречают всегда по одёжке, многие дальше одёжки вовсе не заглядывают – так вот, на голове у моего нового знакомца красовался пышный белый парик, весь в кудряшках и припудренный пылью. На кончике носа висели ежесекундно грозящие упасть, но, как позже оказалось, никогда не выполняющие эту угрозу круглые очки в тонкой золотой оправе. Одет архивариус был в крайне странно скроенный пиджак: слишком длиннополый и объёмистый, но с коротковатыми рукавами. На худощавой фигуре хозяина этот пиджак болтался, как на огородном пугале, при этом оставляя на виду изящные узкие кисти в чернильных пятнах. Наряд дополняла рубашка с пышными кружевами на груди, а также бесформенные синие штаны в пыльных разводах и мягкие тапочки типа "отходим ко сну".
– Добрый день. Кто вы и что вам угодно?
Голос у архивариуса, этого чуда человеческой природы, легко мог быть сочтён женским, если бы не редкостная скрипучесть. Таким отродясь несмазанным голосовым связкам мог бы позавидовать даже самый мерзопакостный, въедливый и склочный старикашка. Ему бы они очень пригодились в жизни.
– Я – Игла. Угодно мне провести время за беседой, желательно не об обмолоте зяби и не о соседских двойняшках, чудных хулиганах. А вы, полагаю, здешний архивариус, мэтр Крибли?
– Жиан.
– Что?
– Зови меня Жиан. И желательно на "ты", – скрипуче объявил архивариус. – Выкать во время беседы на отвлечённые темы свыше моих сил.
Я усмехнулась, кивнула – и наткнулась на ответную усмешку.
Да, пришла по адресу. С этим вот точно не заскучаешь.
Спустя десять минут мы с архивариусом уже сидели за столиком в небольшой выгородке на втором этаже. От заваленных исписанной бумагой стеллажей нас отделял лишь изображающий фальшивую стену фанерный щит. Мы неторопливо пили какой-то странный бодрящий напиток – тёмно-коричневый, горький, сдобренный сахаром и малой порцией крепкого спиртного из тёмной бутылки без надписей – и беседовали.
Обмолот, надои, удешевление гречи и удорожание овса, супружеские измены соседа и новые налоги нас не интересовали. Взаимный обмен подробностями биографий – тоже. Начав с пяти-шести имён, известных на моей родине любому культурному человеку, мы прошлись по ими сказанному и написанному, а потом улетели в вольные небеса чистого измышления, сперва рисуя облачные замки гипотез, а затем разрушая их.
Довольно быстро в речах Жиана начали проскальзывать странноватые посылки. Слушая его и иногда вставляя короткие реплики, я просто диву давалась.
– Тебе не кажется, – скрипел он, – что классическое деление материального мира на четыре стихии – не более чем удобная абстракция? Да и вариантов подобного "классического" деления существует масса. Например, вместо тетрады "воздух – огонь – вода – земля" кое-где в ходу пентада "земля – вода – огонь – дерево – металл". Есть деление на твёрдые тела, жидкие тела и газы, столь же, если не более обоснованное; ведь огонь, если на то пошло, всего лишь немного нагретый газ, в пределах которого происходит самоподдерживающаяся реакция с выделением тепла…
– Немного нагретый?
– Тот огонь, что близко знаком нам, – строго заявил Жиан, – есть лишь бледная тень пламени, полыхающего в недрах звёзд. Там-то бушующие энергии, невероятное давление и иные условия приводят к переходу газа в состояние, по-настоящему отличающееся от состояния привычных нам материальных форм. Достаточно сказать, что, если верить некоторым расчётам, в центре солнца этот особый газ сжат так, что весит больше равного по объёму куска железа. Если бы удалось выхватить оттуда кусочек вещества размером с ноготь и поместить в обычные условия, этот кусочек немедля взорвался бы с невероятной силой.
– Впечатляющая картина. Но к чему ты ведёшь?
– Да всё к тому же. Деление на стихии довольно нелепо. Я бы ещё понял, если бы весь мир делили на материальную часть и часть умозрительную. Явь отдельно – сны, мысли, знаки и слова отдельно. Но на практике это деление также довольно бессмысленно. В конце концов, судить о яви мы можем только через чувственное восприятие и построенные на его основе представления. Думаю, ты не станешь спорить со мной, если я скажу, что как восприятие, так и представления принадлежат умозрительной части мироздания.
– Хочешь сказать, что всё материальное иллюзорно? – спросила я скучающе.
– Э, нет! Не надо упрощать, приравнивая меня к солипсистам. Я утверждаю, что судить о материальном мы можем только при помощи умозрительного. А умозрительное не есть иллюзорное, равно как и наоборот.
