Анна Оуэн - Стальное зеркало
Ничего, для этих гостей — в самый раз. А пестроты и яркости они добавят столько, что красок будет даже слишком. Из всех только двое одеты прилично, то есть, на толедский манер, в черное, и то лишь потому, что подражают Его Светлости. Остальные — радуга, да и только. Если в радугу добавить розовое, белое, сиреневое, малиновое, терракотовое… а также шелк, парчу, бархат, кружево, золото и серебро, изумруды, рубины и сапфиры, — скептически разглядывал вверенное ему стадо де Корелла. Богатое стадо, ничего не скажешь. А вот элегантности ни на серебряный джильято.
Весь десяток не слишком любезно приглашенных чинно разместился по креслам и диванам — как есть стая павлинов вышла на прогулку, и голоса такие же. Места в малой приемной хватило бы и на вдвое большее число гостей, но — сколько велено, столько и пришло. Трое посетителей борделя сидели спокойно, трещали помаленьку, косились на Мигеля, вставшего у стены напротив окна. Подвоха явно не чувствовали — не их же одних позвали. А еще с компанией. Значит, получат очередное поручение.
Будет вам поручение, мрачно подумал де Корелла.
Всунулись две хорошенькие девицы из дворцовой прислуги, быстренько расставили вокруг гостей сладости — сушеные фрукты, цветной сахар, — ушмыгнули так же тихо, как и появились. На щипки и попытки завязать беседу не отреагировали. Мигель отметил наиболее общительных — младший родственник Орсини, дальний родич кардинала делла Ровере, еще один из Альберини. Из агнцев, все трое. Козлища обслугой не заинтересовались. Капитан сдержал язвительное хмыканье — ну да, теперь прислуга нам не по чину, нам подавай изысканные развлечения…
Герцог задерживался. Гости начинали скучать.
Раз опаздывает, значит ничего важного. Или что-то неожиданное задержало. А вот когда герцог, войдя, не ответил на приветствия, сел и начал смотреть на них, молча, как астролог на особо бессмысленное сочетание звезд и планет — и с карты не вычеркнешь, и предсказания не составишь — тут уже в глазах молодых людей и беспокойство появилось. У всех.
Задавать вопросы им мешали правила этикета, о нем-то помнили и агнцы, и козлища. Чем дольше тянулось молчание, тем больше становилось вопросов. Наконец, набралось до края, до передних зубов — а пришлось молчать дальше, давиться тревогой и дурными предчувствиями. Альберини украдкой покосился на капитана, но тот смотрел поверх голов, в узкое окно.
Нетерпение и страх осели пеной на браге, оставив тоскливое ожидание уже совершенно чего угодно. И, капитан де Корелла мог бы поклясться в том на Библии, весь десяток гостей с радостью встретил бы и приказ покончить с собой прямо здесь, не сходя с места. Младший Орсини еще и спросил бы, каким образом угодно это Его Светлости. Хороший мальчик, пока еще — хороший.
— Господа, я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам одну неприятную новость, которая, как я подозреваю, не дошла до вас. На месте Содома и Гоморры сейчас находится Мертвое море.
Молодые люди изумленно переглядываются.
— Те, кто бывал в Святой Земле, — невозмутимо продолжает герцог, — рассказывают, что плавать в этом море можно разве что в полном вооружении. Человека без доспехов вода выталкивает. Но тем, кто жил в этой долине, когда она стала морем, пришлось солоно.
Герцог, будто в задумчивости, наклоняет голову к плечу.
— А знаете, почему для Содома все так плохо кончилось? Их погубило любопытство. Пока они занимались своей содомией друг с другом и с подручными животными, Господь, в бесконечном милосердии своем, был готов пощадить их даже ради десяти праведников. Как пощадил потом город Сигор ради Лота и его дочерей. Но содомлянам потребовалось новое блюдо. Им захотелось ангелов. Конечно, случай редкий, упустить не хочется, но не силой же, право. Но, увы, жажда невинности оказалась так сильна, что горожане пытались вломиться в дом, даже когда гости поразили их слепотой. Наверное, они полагали, что наощупь тоже не ошибутся. И тут Господнему терпению пришел конец.
Мигель с интересом смотрел на четыре затылка и шесть профилей. Место было выбрано удачно. Затылки сами по себе не слишком выразительны, а вот спины могут выдать куда больше, чем лица. Вот Джулио Альберини, самый непоседливый, даже вертлявый, мелко дрожит плечами — ему смешно. А шестнадцатилетнему Марио Орсини еще смешнее, светловолосый мальчишка уже совершенно ничего не боится, он смеется в голос и едва ли не аплодирует. Герцог шутит. Очень весело. Еще двое тоже собираются хихикать, лица уже расплываются в дурацких улыбочках.
Ну-ну.
— C моей стороны было бы пределом гордыни равнять себя с Господом, — говорит герцог. — Я грешный человек, как и все потомки Адама, кроме одного. И предел моему терпению лежит гораздо ближе. Я также не способен пролить огонь и серу на города, — Чезаре вздыхает, ему явно жаль, что это не так, — но в данном случае это и не требуется. А вот на то, чтобы участь некоторых любопытствующих сравнялась с участью жителей Содома, хватит и человеческой мирской власти.
Хихиканье обрывается — как ножом отсекли. Замершие гости осторожно, очень осторожно переглядываются.
Вот теперь начнется самое забавное. Из семи невинных трое или четверо могут догадаться, о чем идет речь. И о ком. Остальные — вряд ли, и им очень, очень интересно. Внутри пока, под страхом и парализующим недоумением. Интересно, в чем же именно дело. Интересно, кому они обязаны подобной проповедью. Кто виноват.
А смотреть на троих козлищ еще приятнее. Особенно на Джанджордано. Приятель-то его уже сообразил, что происходит, и теперь думает об одном: как себя не выдать. В кои-то веки плотно закрытый рот и голоса не слышно. Чудо как оно есть. А вот Джанджордано ерзает, вертится, хлопает выразительными бараньими глазами… и не понимает. Удивительный человек. Вроде бы и не дурак, но — дурак. Редкостный. А уж догадливый какой…
— И если я узнаю, что кто-либо из вас опять возжелал чистоты и невинности больше, чем следует — этот возжелавший позавидует жителям Содома. Мы посольство, господа. В этом доме действуют законы Ромы, а не законы Аурелии. Надеюсь, вы их помните.
Человек, чье терпение не могло равняться с Господним, обвел слушателей взглядом — спокойным, ясным, без малейших признаков гнева.
— Признаться, я удивлен, что такое вообще могло случиться. Я считал, что в моей свите нет никого, кроме мужчин.
Санта Кроче — рыжеватый, светлокожий — идет роскошными алыми пятнами. Очень старается не покраснеть. Чем больше старается, тем быстрее краснеет. Похож на наливное яблоко, спелое, летнее — ткни ногтем, из-под шкурки брызнет сок. Только этот наливается дурной кровью. Печальное положение: тебя прилюдно оскорбили, а ответить — себе дороже.
