Максим Далин - Моя Святая Земля
— То есть…
— То есть, эта тётка, которую позавчера зарезали, если бы не Случай, умерла бы от больной печени лет через пятнадцать. А сын её лет сорок ещё прожил бы. И за ними пришли бы их Проводники. А так?
Кирилл промолчал. Всё услышанное как-то тяжело накладывалось на те представления, которые сложились в мире, где Кирилл рос, и требовало обдумывания.
— Но ты не объяснил, зачем в монастырь, — напомнил Сэдрик. — Ну, снился тебе принц…
— Я же говорю, он рвался присягнуть, — сказал Кирилл. — И я подумал: может, от ада устал не только он? Видишь, монахи ухаживают за могилой Гектора — монахи-то по определению должны ненавидеть ад, который его погубил!
— Ага, — скептически выдал Сэдрик. — Щас. Уже. Много они понимают, эти монахи. Для них ад — это не дворец, а неумершие. Алвин, узурпатор этот гадский — не ад, а моя приёмная мать — это им ад…
— Но Гектор же ехал в монастырь, — возразил Кирилл. — Иначе — что он делал около этой часовни? И потом, быть может, монахи похоронят тех несчастных в лесу…
— Ладно, — неохотно согласился Сэдрик. — Ты король, тебе виднее.
Они вышли из часовни в холодное серое утро. Основательно подморозило, лес и дорога покрылись инеем, солнце еле просвечивало сквозь плотную муть низкой облачности. Дорога была пустынна, лес был пуст и гулок; вокруг стояла глубокая тишина, в которой слишком громко хрустела под ногами изморозь. Ночные твари попрятались в какие-то неведомые укрытия, и лес выглядел совершенно безжизненным.
Не было слышно ни птиц, ни белок, ни шума ветра в кронах. Пустая дорога просматривалась километра на три вперёд. Мир вокруг казался оцепенелым и не обитаемым вообще никем — будто его не населяли люди.
Чтобы как-то стряхнуть ощущение враждебности от этой мёртвой тишины и безлюдья, Кирилл снова принялся расспрашивать Сэдрика о вампирах.
— Ну… что вампиры, — Сэдрик задумался. — Смотря что ты хочешь знать. Что они такое? Полулюди-полудемоны… бывшие люди. Говорят же — неумершие, посмертное бытие. Живут в двух мирах, но больше — в том, что ниже этажом, ещё говорят — в Сумерках, а в нашем — как бы не целиком. Поэтому плоть у них, когда они ходят по земле — одна видимость, и в зеркалах они не отражаются, и теней не отбрасывают. С людьми они не общаются; простецы их и не видят обычно, разве что — в агонии, когда вампир приходит душу отпустить. Но некромант — дело иное, всё, что касается смертной магии — и некроманта касается. А вампир — сама смертная магия и есть. Так что неумершие — наши лучшие друзья на Той Стороне.
— В том мире, где я вырос, — сказал Кирилл, — была в моде история, как вампир влюбился в девушку…
— В некромантку? Драма…
— В обычную.
— Бред и блажь.
— Почему? Хищник не влюбляется в еду? — рассмеялся Кирилл.
Сэдрик взглянул с выражением "не дурите, государь".
— Дети ночи — не хищники, — сказал он с досадой. — И смертные им не еда. Настоящие вампиры — как Божьи вестники, только с Другой стороны, их Сумеречный Кодекс ведёт. Они без Предопределения и Зова к смертным не ходят, вампиры. И линия крови — это обмен: человеческая жизнь — на ту Силу, которая помогает душе уйти легко. Что для них человеческие девчонки! Прах к праху…
— А как же вампиры размножаются? — не унимался Кирилл.
— Милосердием и любовью. Умирающего могут усыновить в Сумерках — из милосердия и по любви. Чистого, конечно — другого не примет клан. Грязная душонка вырождается в ночную нечисть, ты же сам понимаешь. Но любовь — одно, а влюблённости эти — другое. Всякие человеческие страстишки — они к вампирам отношения не имеют. Разве что некромант… ну, или некромантка… может заставить. Но так нельзя, подло принуждать неумерших к чему-то Даром. Всё равно, что изнасиловать.
— А у вампира вообще могут быть какие-нибудь… ну… эротические отношения с человеком?
— В смысле, могут ли спать вместе? — фыркнул Сэдрик. — Нет. Вампиры вообще не могут. Друг друга только целуют, но если неумерший поцелует смертного — мало не покажется. Это убийственная сила.
— Зачем же некромантке…
— Ради власти. Зачем люди насилуют вообще? Вот, кстати, Марбелл… он…
Звук, раздавшийся откуда-то сзади, заставил Кирилла вздрогнуть от неожиданности.
— Крестьянская телега, — сказал Сэдрик. — Запряжённая одром каким-то. В монастырь везёт уголь или еду — или ещё что-нибудь. Тьфу ты!
— Почему? — удивился Кирилл.
— Вопросы будет задавать, когда догонит, — пояснил Сэдрик с крайней досадой. — Крестьянин — вдвойне простец. И ему всего гаже те, кто ему добра желает.
Кирилл пожал плечами. Такая постановка вопроса была ему внове, но спорить не хотелось.
Шершавая лошадка цвета охры с несколько даже зеленоватым оттенком, пузатая, с остриженной гривой, торчащей жёсткими пучками, еле-еле тянула телегу, на которой стояли сани, а уже поверх саней лежали несколько набитых мешков. Вся конструкция выглядела ветхой и чуть живой; Кириллу даже показалось, что и телега, и лошадиная упряжь держатся на каких-то завязочках, скрученных из старой мочалки. Прошло довольно много времени, пока телега поравнялась с идущими, и Кирилл разглядел возницу.
Лошадёнкой правил немолодой усталый человек, одетый в вытертый овчинный тулуп с высоким воротником, войлочный колпак и валенки, подшитые полосами кожи. Кирилл представлял средневековых крестьян бородатыми, но хозяин лошадки довольно чисто брил бороду и усы, зато из-под колпака торчали сальные седые пряди почти по плечи длиной. На Кирилла и Сэдрика человек смотрел цепко и недобро — просто удивительно, до чего недобро и до чего проницательно.
Кириллу, встретившему этот взгляд, почему-то вспомнился не четырнадцатый век или около того, а тридцать седьмой год прошлого века Земли.
— Здравствуйте, молодые господа, — окликнул крестьянин, тронув шапку на голове, но не сняв её.
Сэдрик смерил его хмурым взглядом. Крестьянин подумал — и приподнял колпак на сантиметр.
— Здравствуйте, — сказал Кирилл и испортил произведённое Сэдриком впечатление.
Крестьянин шмыгнул носом и спросил:
— А лошадки-то где ваши?
— Любопытному дверью лоб разбили, — буркнул Сэдрик, предвосхищая реакцию Кирилла. — По обету в монастырь пешком идём.
Крестьянин умильно покивал, выудил из-под тулупа медное изображение глаза на засаленном шнурке и чмокнул его звучно. Потом засунул амулет обратно, не сводя с ребят глаз.
— А ты, господин хороший, где руку-то потерял? — спросил он Сэдрика, снова вызывая у Кирилла мысли о революционной бдительности.
— Лошадь сбросила, сломал, — с отвращением пояснил Сэдрик. — Что тебе надо? Проезжай, не мешай молиться.
