Линн Флевелинг - Близнец тряпичной куклы
Тобин чувствовал исходящий от нее легкий цветочный аромат — запах тех духов, которыми Ариани пользовалась в последние счастливые недели, — и этого, при всем уродстве куклы, с него было достаточно. Свой секрет Тобин ревниво охранял, и когда наконец на третий день ему позволили встать, перепрятал куклу на дно старого сундука в комнате для игр.
Снова похолодало, и снежная крупа шелестела по стенам замка. Комната для игр выглядела сумрачной и неприветливой. На полу и плоских крышах игрушечных домов лежала пыль, а маленькие деревянные человечки валялись в садах Дворцового Кольца, словно те жертвы чумы, о которых отец рассказывал в своих письмах. Кресло в углу, изображавшее пленимарского воина, казалось, насмехалось над Тобином, и он отправил шлем в ящик комода, а плащ швырнул на дно пустого гардероба.
Подойдя к столу у окна, мальчик осторожно коснулся предметов, которыми пользовались они с матерью, — листов пергамента, песочницы, ножа для подчисток, перьев. Они с Ариани освоили уже почти половину алфавита… Листы с написанными рукой матери крупными отчетливыми буквами ждали, пока Тобин начнет упражняться. Он взял один из них в руки и понюхал, надеясь уловить запах духов, но пергамент пах всего лишь чернилами.
Когда через несколько дней отец вернулся, снежная крупа сменилась весенним дождем. Князь выглядел усталым и печальным, и никто, даже Фарин, не мог придумать, что ему сказать. Вечером после ужина Риус отослал всех из зала, сел у камина и посадил Тобина себе на колени. Долгое время оба молчали.
Наконец Риус коснулся синяка на подбородке Тобина и спросил:
— Ты так и не можешь говорить, малыш? — Тобин был поражен, увидев, как по черной с серебром бороде отца катятся слезы.
Не плачь! Воины не плачут! — подумал мальчик, испуганный слезами своего храброго отца. Слова звучали у него в голове, но произнести их он по-прежнему был не в состоянии.
— Ладно, не важно… — Отец крепко прижал к себе Тобина, мальчик положил голову на широкую грудь, прислушиваясь к успокоительным ударам сердца и радуясь тому, что больше не видит слез Риуса. Наверное, поэтому отец всех и отослал: чтобы никто не увидел…
— Твоя мама… Она была нездорова. Рано или поздно ты услышишь разговоры о том, что она была безумна… и это действительно так. — Риус помолчал и вздохнул. — То, что она сделала в башне… Это было безумие. Ее мать тоже страдала от него.
А что случилось в башне? Тобин зажмурился, он чувствовал себя очень странно. Пчелы снова начали жужжать у него в голове. Может быть, шитье кукол сводит с ума? Тобин вспомнил мастерицу-игрушечницу, которую видел в городе. Он не заметил в ней ничего странного. А бабушка делала кукол? Нет, она давала яд своим мужьям…
Риус снова вздохнул.
— Не думаю, что мама хотела причинить тебе вред. Когда на нее находило, она сама не знала, что делает. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Тобин ничего не понял, но все-таки кивнул в надежде, что отца это удовлетворит. Ему сейчас совсем не хотелось думать о матери. Когда он вспоминал об Ариани, перед его умственным взором появлялись две разные женщины, и это пугало. Холодная, чужая Ариани, на которую «находило», всегда его страшила. Другая — та, что учила его писать буквы, та, что скакала на коне с развевающимися на ветру волосами и пахла цветами, — это была незнакомка, ненадолго заглянувшая в гости, а потом бросившая его. Тобину казалось, что она улетела из башни, как одна из ее гнездившихся там птиц.
— Придет день, и ты все поймешь, — снова заговорил отец. Он поставил Тобина перед собой и посмотрел ему в глаза. — Ты — особенный ребенок, дитя мое.
Демон, который вел себя на удивление тихо, вдруг проявил себя: сорвав гобелен со стены, он с силой разорвал его на части и сломал деревянный карниз. Остатки гобелена и карниза с шумом упали на пол, но князь не обратил на это внимания.
— Ты еще слишком мал, чтобы думать об этом, но я говорю тебе: когда ты вырастешь, ты станешь великим воином. Ты будешь жить в Эро, и все будут тебе кланяться. Все, что я сделал, Тобин, я сделал ради тебя и ради Скалы.
Тобин расплакался и снова прижался лицом к груди отца. Ему было все равно, будет ли он когда-нибудь жить в Эро, да и остальное его не интересовало. Ему просто было нестерпимо видеть новое, странное выражение лица Риуса. Оно слишком сильно напоминало о матери… Той, на которую «находило».
На следующий день Тобин собрал листы пергамента, перья и чернильницы и спрятал их в пустой сундук в своей комнате, потом засунул под них тряпичную куклу, завернутую в старый мешок из-под муки, который нашел в кухонном дворе. Мальчик понимал, что это рискованно, но так, имея куклу поблизости, он чувствовал себя немного лучше.
После этого он смог взглянуть себе в глаза в зеркале, висевшем над умывальником, и беззвучно произнести: «моя мама умерла», не чувствуя ничего.
Однако стоило Тобину подумать о том, как она умерла или что в тот день произошло в башне, и мысли его разбегались, как пригоршня рассыпанных горошин, а в груди разгоралась такая обжигающая боль, что становилось невозможно дышать. Лучше уж совсем об этом не думать…
Кукла — другое дело. Тобин не осмеливался сказать о ней кому-нибудь, но был не в силах о ней забыть. Потребность прикоснуться к ней будила его среди ночи и влекла к старому сундуку. Однажды он уснул на полу и еле успел спрятать куклу прежде, чем утром проснулась Нари.
Это заставило мальчика искать новое потайное место для куклы. В конце концов он выбрал для этого сундук в одной из запущенных спален на третьем этаже. Никто больше не запрещал ему туда ходить. Риус большую часть времени проводил в своей комнате, а Нари, с тех пор как большинство слуг разбежалось или было уволено, приходилось больше заниматься хозяйством, убирая комнаты и помогая поварихе на кухне. Верный Фарин всегда был на месте, но Тобину не хотелось ни ездить верхом, ни стрелять из лука, ни даже сражаться на мечах.
Единственным спутником Тобина в эти длинные унылые дни оставался демон. Он следовал за мальчиком неотступно и таился в темных углах пыльной комнаты, когда Тобин приходил к кукле. Тобин чувствовал, как демон за ним наблюдает. Демон знал его секрет.
Несколькими днями позже, когда Тобин сидел, передвигая маленького деревянного человечка по улицам игрушечного города, в комнате появился Фарин.
— Как сегодня дела в Эро? — спросил он, садясь рядом и помогая Тобину поставить на место глиняных овец в отведенном для них на рынке загоне. На короткой светлой бороде Фарина блестели дождевые капли, от него пахло свежестью и листвой. Он, казалось, совсем не обращал внимания на молчание Тобина и говорил за них обоих, словно знал, о чем думает мальчик. — Ты, должно быть, тоскуешь по маме. Она была такой веселой когда-то! Нари говорила мне, что в последние недели она была в хорошем настроении. Я слышал, что она учила тебя писать. — Тобин кивнул.
