Роберт Силверберг - Книга Черепов
21. ТИМОТИ
Я стараюсь быть бодрым. Я стараюсь не жаловаться, но иногда все заходит слишком далеко. Например, эта поездка по пустыне в разгар дня. Нужно быть мазохистом, чтобы согласиться навязать себе нечто подобное, даже ради того, чтобы прожить десять тысяч лет. Эта часть всего предприятия — явная чепуха: нереальная, идиотская. Реальна лишь жара. На мой взгляд, сейчас градусов 95 — 100, возможно, 105. Еще в апрель не наступил, а мы уже как в топке. Знаменитая сухая жара Аризоны, про которую все время говорят: да, здесь, конечно, жарковато, но это сухая жара, ты ее даже не ощущаешь. Чепуха. Я ее ощущаю. Куртка снята, рубашка расстегнута, а я зажариваюсь. Если бы не эта моя чертова кожа, то я давно бы содрал и рубашку, но тогда совсем испекусь. Оливер уже снял рубашку, а он светлее меня; возможно, у него кожа погрубее, крестьянская шкура, канзасская. Каждый шаг дается с усилием. А сколько нам, собственно говоря, еще предстоит пройти? Пять миль? Десять?
Машина осталась далеко позади. Сейчас половина первого, а идем мы с полудня, миновали примерно четверть пути или около того. Тропинка — дюймов восемнадцать шириной, а иногда и того уже. Местами вообще нет никакой тропинки, и нам приходится перепрыгивать и перебираться через низкорослые кустарники. Мы бредем цепочкой, как четверо каких-то дол-банутых навахо, подкрадывающихся к армии Кастера. Даже ящерицы смеются над нами. Господи, уж не знаю, как здесь вообще что-то может выжить — ящерицы, выжженные растения. Почва тут — не земля, и не песок: это нечто сухое и рассыпчатое, издающее у нас под ногами тихий хрустящий звук. Здешняя тишина усиливает его. Тишина пугающая. Мы не разговариваем. Эли тащится впереди с таким видом, будто стремится к Святому Граалю. Нед пыхтит и отдувается: он и так-то не силен, а эта прогулка вымотала его окончательно. Оливер, замыкающий шествие, полностью, как обычно, погружен в себя. Он вполне мог бы быть астронавтом, шагающим по лунной поверхности. Время от времени Нед подает голос, чтобы поведать нам что-нибудь из жизни растений. Я никогда не подозревал, что он такой фанат ботаники. Здесь очень мало громадных вертикальных кактусов-сагуаро, хотя я и замечаю несколько пятидесяти-шестиде-сятифутовых громадин чуть подальше от тропы. Зато здесь тысячи причудливых штуковин, футов по шесть высотой, с узловатыми деревянистыми серыми стволами и множеством болтающихся пучков колючек и зелеными листьями. Нед называет их «цепной фрукт чолья» и предупреждает, чтобы мы держались от них подальше. Колючки острые. Мы обходим их стороной, :но здесь есть еще одна чолья — медвежонок чолья, которую обойти уже не так просто. Медвежонок — лентяй. Это маленькие растения-коротышки, высотой не больше двух футов, покрытые тысячами пушистых колючек соломенного цвета: стоит тебе только посмотреть на медвежонка не так, как колючки подпрыгивают и кусают тебя. Могу поклясться в этом. Мои башмаки покрыты шипами. Медвежонок легко ломается, а куски отваливаются и откатываются в сторону; многие из них валяются прямо на тропе. Нед говорит, что каждая колючка в конце концов пустит корни и станет новым растением. Нам нужно следить за каждым своим шагом, чтобы не наступить на такую колючку. Невозможно даже швырнуть кусок медвежонка ногой в сторону, если он попался на твоем пути. Я разок попытался так сделать, но кактус прицепился к ботинку, а когда я хотел его отодрать, то позагонял колючек себе в пальцы. Не меньше сотни зараз. Как обожгло. Я завопил. В высшей степени нехладнокровные крики. Нед попробовал их вытащить, используя пару палочек вместо щипцов. Пальцы до сих пор горят. Темные, маленькие точки остались под кожей. Интересно, не будет ли инфекции. Здесь есть еще и куча других кактусов — кактус-бочонок, шипастая груша и еще шесть или семь разновидностей, которые даже Нед затруднился назвать. И лиственные деревья с колючками, стручками, цветами. Все здешние растения враждебны. Не тронь меня, говорят они, не тронь меня, а то пожалеешь. Хотелось бы мне оказаться где-нибудь . в другом месте. Но мы идем, идем и идем. Я бы махнул Аризону на Сахару, нет, даже больше, отдал бы в придачу еще и половину Нью-Мексико. Сколько осталось идти? Насколько жарче еще станет? Хрусть. Хрусть. Хрусть.
— Эй, смотрите сюда! — показал Эли.
Слева от тропы большой округлый валун, наполовину скрытый желтой путаницей чольи: темный, грубый камень, отличающийся формой и поверхностью от здешнего известняка шоколадного цвета, размером с человеческий торс. Это черная вулканическая порода, базальт, гранит, диабаз или что-то в этом роде. Эля приседает перед валуном на корточки и, подобрав кусок дерева, отодвигает от него кактус.
— Видите? Глаза? А нос?
Он прав. Заметны большие, глубокие глазницы. Огромный треугольный провал на месте носа. И ниже, на уровне земли, ряд гигантских зубов верхней челюсти, вгрызающихся в песчаную почву.
Череп.
Вид у него такой, будто он пролежал здесь тысячелетия. Нам заметны следы более тонкой резьбы, обозначающей скулы, выступы бровей в другие черты; но большая их часть стерта временем. И тем не менее это череп. Несомненно, череп. Это дорожный указатель, который говорит нам, что до цели осталось немного, или предупреждает, что нам следует прямо сейчас повернуть назад. Эли стоит долго рядом с черепом, разглядывая его. Нед. Оливер. Он их заворожил. Над нами прошла туча, покрыв валун тенью к изменив его вид; теперь мне кажется, что глазные впадины повернулись и смотрят на нас. Жара меня достает.
— Наверное, это еще доколумбовых времен, — говорит Эли. — Должно быть, они притащили эту штуку с собой из Мексики.
Мы смотрим вперед, вглядываемся в жаркое марево. Три напоминающих колонны огромных сагуары перекрывают поле зрения. Нам надо пройти между ними. А что дальше? Сам Дом Черепов? Никаких сомнений. Я вдруг спрашиваю себя: что я здесь делаю, как я вообще позволил втянуть себя в этот маразм? То, что казалось шуткой, теперь кажется слишком реальным.
Никогда не умирать. Ах, какая чепуха! Разве такое бывает? Мы убьем несколько дней, чтобы выяснить все до конца. Приключение в невменяемом состоянии. Черепа на дороге. Кактус. Жара. Жажда. Двое должны умереть, если двоим суждено жить. Вся та мистическая бредятина, которую изливал на нас Эли, вдруг воплотилась для меня в виде шара из грубого черного камня, такого массивного, такого неопровержимого. Я влез во что-то такое, что абсолютно за пределами моего понимания, и здесь может скрываться опасность для меня. Но назад уже не повернуть.
22. ЭЛИ
А что, если здесь никогда в не было никакого Дома Черепов? И мы прошли до конца тропы лишь для того, чтобы наткнуться на непроходимую стену шипов и колючек? Могу признаться, что ожидал этого. Что вся экспедиция станет еще одной неудачей, еще одним фиаско шмеггеге Эли. Череп возле дороги окажется ложной наводкой, рукопись — сказкой о мечте, газетная статья — фальшивкой, а крестик на карте — лишь бесцельной насмешкой. А перед нами только кактусы и мескитовые деревья, скудная почва, задворки пустыни, где даже свиньи не захотели бы гадить. И что же тогда я сделаю? Я с величайшим достоинством обращусь к трем своим товарищам и скажу: «Джентльмены, я был введен в заблуждение, и ваши ожидания также обмануты. Мы гонялись за призраками». При этом извиняющаяся полуулыбка будет играть в уголках моих губ. И тогда они хладнокровно, без всякой злобы, схватят меня, зная с самого начала, что этим все и кончится, разорвут на куски, вгонят деревянный кол мне в сердце, пригвоздят меня к высоченной сагуаре, завалят плоскими камнями, вотрут чольи мне в глаза, сожгут меня заживо, закопают по грудь в муравейник, кастрируют ногтями, мрачно напевая при этом: «Шмеггеге, шлемиль, шлемазель, шмендрик, шлеп!» Терпеливо снесу я заслуженную кару. Я знаю, что такое унижение. Несчастья никогда не удивляют меня.
