Дмитрий Ахметшин - На Другой Стороне
Не далее как несколько часов назад Максим вежливо поблагодарил окаменелых жаб за предоставленную возможность приклонить к их макушкам задницы. Так и выразился: «Наши пятые точки к вашим царственным головам».
Так что Денис мало-помалу начинал понимать, как здесь всё работает.
Однако муравейник безмолвствовал. Конечно, лягушки-истуканы тоже безмолвствовали, но совсем по-другому. Они безмолвствовали приглашающе, муравейник же был тих, как могильная плита с только что выбитой на ней надписью. Однажды, когда Денис был ещё совсем маленьким, они с родителями ездили на похороны дедушки. Дедушку он совсем не помнил, зато в память врезалась эта надпись незнакомыми пока закорючками (читать он тогда ещё не научился). Эти закорючки пытались говорить с малышом на языке движения элементарных частиц, а он только и мог, что пугаться и цепляться за воротник маминой рубашки.
Из Дениса сыпались вопросы, но Максим не отвечал. Будто сапёр, пересекающий минное поле, он обошёл земляную кучу по широкой дуге, двинулся дальше, угрюмый, как будто выточенный из куска старого сырого дерева. Денис догнал его и взял за руку. Ладонь брата была холодной и тяжёлой как камень.
За первым муравейником последовал второй, затем третий. Дурные предчувствия и большие тонконогие травоядные комары носились над головами.
— Я уже пробовал добраться до ЗОВУЩЕГО СВЕТА, — сказал Максим. — Каждый раз всё заканчивалось одинаково.
Денис округлил глаза.
— Как заканчивалось?
— Не слишком хорошо, — щека малыша дёрнулась. Он поправил очки. — Как будто что-то не пускает… что-то не хочет, чтобы я там оказался. Оставалось только бродить кругами.
Немного погодя он прибавил:
— Это я позвал тебя к себе. Я подумал, что вдвоём нам будет проще туда добраться. Прости, что вырвал тебя из твоего уютного мира, но без твоей помощи у меня ничего не получалось.
Денис почувствовал, как по тыльной стороне рук бегут назойливые мурашки.
— Я и сам… если б только точно знал, что у меня есть брат, я искал бы тебя, пока не свалился в какую-нибудь… дырку от бублика, которая привела бы меня сюда.
Максим смотрел в землю. Черты лица его вдруг истончились — так, как если бы его нарисовали карандашом для чертежей, тем, что постоянно лежал у папы на столе (2Т или как он там называется?). Сложно было различить в них сейчас хоть какую-то эмоцию.
— Мы дойдём до этого маяка, братец, — попытался уверить его Денис.
Муравейники закончились; оглядываясь назад, Денис видел на фоне серого пейзажа их очертания. Они казались залысинами гоблинов из финских преданий. Из леса будто бы кто-то смотрел, туда Дениса совсем не тянуло. В поля уходить по-прежнему не хотел Макс. Он считал, что двигаться вдоль кромки леса безопаснее. Доминико хмурился: «Это всё равно, что оказаться меж зубов спящей акулы и топать по её языку».
Тем не менее, они шли.
Призрака что-то беспокоило — он метался, то уносясь вперёд, то возвращаясь. Когда картонное лицо замаячило перед детьми в очередной раз, Денис понял, что старику есть что сказать.
— Докладывай, впередсмотрящий, — приказал Макс, заложив большие пальцы за пояс.
— Впереди работа для твоего героического клинка, малыш, — сказал Доминико.
— У тебя есть клинок? — воскликнул Денис. Он подумал, что неплохо было бы заиметь оружие и себе, но быстро остыл, вспомнив свои эксперименты с едой. Размахивать картонным мечом даже менее приятно, чем жевать картонный пончик.
— Покосившись на Дениса, Доминико сказал:
— Полчища лиходеев английских, да их чудовищ восьмилапых с костяными гребнями и крабьими клешнями жаждут нашей крови. Ну, то есть вашей. Моей-то чего жаждать? У меня её даже нет.
Если бы Денис был постарше, он бы схватился за сердце. Сейчас ему захотелось схватиться за другое место — мочевой пузырь наполнился, казалось, за доли секунды.
Однако Макс остался поразительно спокоен.
— Пустота?
— Она самая.
— Зачем бояться пустоты? — спросил Денис.
Ему никто не ответил. Впрочем, через несколько минут всё стало ясно.
Пустота простиралась далеко вперёд. Исчезал лес (просто обрывался, как будто от него, как от пирога, отъели кусок), исчезали поля, в прозрачном, без следа облачка или дымки, воздухе не чертил свои линии даже ветер. Не было дождя: несмотря на то, что Денис по-прежнему чувствовал, как по макушке стучат мелкие капли, над пропастью он просто исчезал. Куст с чёрной смородиной, который ближе всего отважился подобраться к краю, качал ветками над бездной. Нельзя сказать, чтобы при взгляде туда захватывало дух. Всё выглядело так, будто смотришь на чистый лист бумаги, такой скучный, что хочется сложить из него самолётик.
Далеко впереди виднелся другой, если можно было его так назвать, берег, начинался он так же внезапно, как обрывался этот.
— Что там такое?
— Разве ты не видишь? — спросил Доминико. — Большая концентрация ничего в одном месте. Сиу называют такие места ничегошеньки и просто стараются держаться от них подальше. Никто не знает, откуда они взялись, и что за улитка проползла здесь в незапамятные времена, но, так или иначе, ничегошенькитут нет.
— Значит, мы просто обойдём его и пойдём дальше? — спросил Денис, гадая, зачем в таком случае Максиму меч.
Но во взгляде малыша полыхал азарт.
— Не-а. Мы пройдём насквозь.
Он сбросил на землю вещевой мешок, порылся там и вытащил короткий жезл, шестигранный, из гладкого блестящего дерева.
— Что это? — подался вперёд Денис. — Волшебная палочка?
Он отчаянно желал в это верить, но первое впечатление обмануло — это оказался обыкновенный карандаш. В руках Максима стержень его хищно целился в пустоту. Мальчик сжимал карандаш в кулаке, как держат пишущие принадлежности дети.
— Именовать мне не нравится так, как рисовать, — сказал он. — Когда-то я только и делал, что пытался изменить ДРУГУЮ СТОРОНУ при помощи магии слов… что-то получалось, что-то нет. Но я давно уже охладел к этому занятию. А вот рисовать по-прежнему люблю! Как же хорошо, когда для этого находится чистый лист.
Он взмахнул карандашом, и Денис получил возможность созерцать на полотне карандашный росчерк. Он уходил вдаль, в пространство, как след от реактивного самолёта. За этой пробой пера последовали другие, более точные, преследующие определённые цели. Спустя несколько минут Денис понял, что Максим, даже не надев каски, возводит мост.
Скоро они были на другой стороне, возбуждённые, отряхивающиеся от пустоты, как собаки после купания. Переход через ничегошеньки был самым странным переживанием Дениса. Едва ступив на мост, мальчик перестал существовать, и появился вновь, когда Максим нарисовал его, Дениса, заново. Себя он нарисовал ещё раньше (Денис наблюдал этот процесс с открытым ртом). Занося ногу над свеженарисованным мостом, Максим вновь пустил в ход карандаш, изобразив вместо исчезнувшей конечности новую, нелепую ножку-палочку.
