Элеонора Раткевич - Время серебра
Ее рука чуть приподнялась вверх — на большее сил у нее недоставало.
— Я здесь, — отозвался король. — Не бойся.
Его рука крепко обхватила ее исхудавшие пальцы.
По лицу его разлилась мгновенная бледность. Хью Одделл свистящим шепотом выплюнул какую-то непотребную гномью ругань и шаровой молнией метнулся… нет, не к Бет — к замершему бездвижно Джеральду. Врач с треском рванул на нем воротник, располовинив рубашку мало не до пояса, и прижал свои сильные пальцы к его шее… чуть сдвинул, прижал покрепче… эти пальцы так требовательно искали и не могли найти то, чего не было, — признак жизни…
— Джеральд! — вскрикнула внезапно Бет тихо и отчаянно. — Джеральд!
— Я здесь! — откликнулся он, и его рука крепко сжала ее пальцы. — Не бойся.
Бет почти не видела Джеральда в обступившем ее со всех сторон тумане, но голос она узнала.
— Не бойся, — повторил Джеральд, и туман словно бы поредел слегка. — Ничего, продержимся.
Да нет, не словно бы, а и вправду поредел! Теперь Бет уже почти различала черты Джеральда, хоть и полускрытые еще влажной серой пеленой. Туман отступал, таял, а вместе с ним таял и страх. Серые пряди еще вились вкруг шеи, еще ластились к лицу, но это уже не имело никакого значения.
— Где мы? — тихо спросила Бет, пытаясь оглядеться по сторонам.
Джеральд ответил не сразу. Он тоже не столько видел Бет, сколько слышал, а дороги не видел и вовсе — но он был не вправе выказывать страх.
— Сейчас узнаем, — произнес Джеральд. — Ты только руку мою не отпускай.
— Теперь уже можно и отпустить, — послышался ясный голос, и от его звука туман разом отхлынул к ногам.
По щиколотку в тумане перед ними стоял Эдмонд Доаделлин — такой, каким Джеральд видел его единственный раз сорок лет тому назад… такой — и все же неуловимо иной. Отчего-то Джеральду это показалось не только не пугающим, но и не странным, а естественным, почти обычным — настолько, что и вопрос с его уст слетел самый что ни на есть обычный для человека, заплутавшего в незнакомых местах.
— Где мы? — повторил Джеральд вслед за Бет.
— Здесь, — улыбнулся Эдмонд. — Джеральд Олбарийский, ты с своей королевой отдал себя этой земле — неужто ты мог подумать, что Олбария от тебя откажется?
— Мы… умерли? — тихо спросил Джеральд.
— Не больше, чем я. — Эдмонд слегка склонил темноволосую голову. — Пожалуй, даже меньше. Со мной это случилось дважды.
— Это было… трудно? — очень тихо молвила Бет.
— Не тяжелее, чем в первый раз, моя леди, — ответил Эдмонд. — А дорогу найти даже и легче.
— Дорогу? — взгляд Бет скользнул вдоль туманной пелены, застилавшей землю.
— А вы ее не видите, — пояснил Эдмонд. — Вам еще туман глаза застит.
— Но туман только по земле стелется, — возразил Джеральд.
— Это вам только кажется, — очень серьезно молвил Эдмонд. — Его надо смыть. Ручей у самых ваших ног — наклонитесь и зачерпните.
Вода в незримом ручье оказалась обжигающе холодной, почти ледяной — но этот холод прояснял сознание, отрезвлял мысли. Джеральд и Бет, не колеблясь, опустились на колени и зачерпнули полные пригоршни.
Эдмонд на миг закрыл глаза. Пусть не он, а эти двое первыми увидят, что дорожная пыль старости смыта напрочь, что она сошла с них совершенно.
Когда плеск воды смолк и сменился потрясенным выдохом, Эдмонд открыл глаза.
Серебро прожитых лет, смытое навсегда, растворилось в уходящем тумане. Длинные темные волосы тяжелой волной хлынули на плечи Бет. Непокорные пряди Джеральда, как и прежде, полыхали яростным золотом.
Время серебра окончилось — осталось только ручей перешагнуть. Потому что там, за ручьем…
— Идем, — позвал Эдмонд. — Пора. Вас ждут.
Особым знатоком придворного этикета за годы жизни бок о бок с людьми Шарц заделаться так и не успел — но ведь даже самому тупому гному из числа тех, что только тачки возить и способны, ясно, что сэр Хьюго Одделл должен был остаться в королевской опочивальне… ну за тем хотя бы, чтоб соболезнования выразить, что ли…
Должен был, что и говорить. Но Шарц не остался, а вышел вон, неслышно притворив за собой двери, и не потому, что не сумел унять слезы, так и катившиеся по жесткой щетине, выстелившей щеки за минувшие сутки, а потому что не смел дать этим слезам волю, глянув в сухое бесслезное лицо лорда-канцлера… или все-таки Роберта де Бофорта? Это день назад Роберт де Бофорт был вправе сдерживать слезы ужаса — а сэру Хью некогда было горевать: он сражался. Но теперь, после безнадежно проигранной битвы Шарц вправе предаться горю… Шарц, но не Бофорт — ведь его сражение только-только начинается. Тяжкое сражение — и впервые Его Величество Джеральд Первый Олбарийский не встанет рядом со своим лордом-канцлером.
При мысли о Джеральде Шарц едва не замычал от горя. Что ему, гному, человечий король? Ну вы и спросили! Когда бы не Джеральд Олбарийский… ну сложно сказать, что бы осталось от Олбарии, но от гномов не осталось бы и вовсе ничего. Это Шарц знал твердо — ведь не кто-нибудь, а он вместе с Джеральдом и Робертом занимался тем, что лорд-канцлер сухо назвал «разрешение Петрийского кризиса». Не таким и долгим было его близкое знакомство с королем — но душу гномьего лазутчика Олбарийский король покорил так же безоговорочно и окончательно, как воинство Маэлсехнайли сорок лет тому назад. Джеральд де Райнор был из тех людей, что ударяют сердце подобно инструменту чеканщика — и оставляют на нем свой отпечаток навсегда. Навсегда, на всю жизнь… жизнь, которая будет продолжаться, хотя в ней нет больше навеки ушедшего… и сердце Шарца ныло там, где его коснулся образ олбарийского короля, от дуновения пустоты. Как же пусто… целый кусок жизни ушел вместе с Джеральдом и его королевой… кусок жизни Шарца — или Одделла?.. ушел, рухнул, будто надежный крепкий берег обвалился в одночасье… только Роберт де Бофорт и остался от тех времен… Роберт де Бофорт, лорд-канцлер… Шарц помнил, как Джеральд сказал однажды: «Мне страшно повезло с лордом-канцлером. Если королю уже под пятьдесят, когда наследному принцу двадцать сравнялось, лорд-канцлер тридцати шести лет — это больше, чем удача, это господне благословение. Самый расцвет зрелой силы — и королю лучшего не найти, и юный наследник к нему прислушается: как-никак, не старикан, из ума выживший, а человек еще молодой… такой лорд-канцлер — это непрерывность замысла для двух царствований, мост меж двумя берегами». Да, так он тогда и сказал… а теперь один из берегов рухнул — а мост обрушиться следом не вправе, мост должен устоять, хоть бы и об одном берегу, а — устоять… Нет, Шарц не мог позволить себе дать волю слезам в присутствии лорда-канцлера.
