Стивен Эриксон - Полуночный Прилив
Фир расстегнул плащ, положил мешок и взобрался на груду булыжников. Он сбросил с нее наваленные сучья, и Тралл понял, что это нечто вроде гробницы. Фир снял верхний камень и спустился в углубление. Вытащил моток узловатой веревки.
— Снимите плащи и оружие, — сказал он, таща веревку в краю обрыва.
Фир привязал одежду и оружие к концу веревки. Тралл и Рулад подошли ближе со своими вещами, и все тоже было привязано. Фир начал спускать веревку за край.
— Тралл, возьми второй конец и принеси его в тень. Туда, где тени останутся даже после восхода.
Тралл взял веревку и подошел к большому склоненному камню. Он поместил конец в тень за камнем — и почувствовал, как за нее ухватились бесчисленные руки. Отступил. Веревка натянулась.
Вернувшись к краю, он увидел, что Фир уже спускается. Рулад смотрел вниз.
— Ждем, пока он не долезет до низа. Тогда он потрясет веревку. Он сказал, что я должен идти следующим.
— Хорошо.
— У нее такие сладкие губы, — прошептал Рулад. Встретил взгляд Тралла. — Ты хотел, чтобы я сказал так? Подтвердил твои подозрения?
— У меня много подозрений, братец. Есть думы, сожженные солнцем, и есть думы, проглоченные ночной тьмой. А вот думы теней крадутся, как воры, подходят к самому краю этих царств — лишь чтобы поглядеть, что же там творится.
— А если они ничего не увидят?
— Им всегда есть что увидеть, Рулад.
— Тогда это иллюзии? Что, если они видят лишь плоды своего же воображения? Ложные игры света? Сгущения тьмы? Не так ли подозрения становятся ядом? Ядом, похожим на белый нектар — каждый глоток заставляет тебя жаждать все больше.
Тралл надолго замолчал. Затем сказал: — Фир недавно говорил о том, как мы воспринимаем человека, и каков он на самом деле. Как сила первого может превозмочь истину второго. Как восприятие заставляет истину замереть, словно волны в камне.
— Чего тебе нужно, Тралл?
Тралл взглянул брату в глаза: — Прекрати заигрывать с Майен.
Последовала странная улыбка. — Ладно, ладно, братец.
Глаза Тралла слегка расширились. И тут веревка дернулась три раза. — Моя очередь, — сказал Рулад. Он схватил веревку и вскоре исчез из вида.
«Слова со множеством тугих узлов» . Тралл перевел дыхание, заставил себя успокоиться, гадая о смысле той улыбки. Ее необычайности… Улыбка, которая могла быть знаком боли, улыбка, рожденная страданием.
Затем он обратил внутренний взор на себя, проверил свои чувства. Трудно понять, но… «Прости меня Отец Тень. Я чувствую себя… запачканным».
Три рывка заставили его вздрогнуть. Тралл взялся за тугую веревку, почувствовал гладкий воск, втертый в ее волокна, чтобы предотвратить гниение. Без узлов для рук и ног спуск стал бы опасным. Он подошел к обрыву, встал к нему спиной и начал спускаться.
По грубому камню бежали струйки воды. Тут и там поверхность покрывали красноватые кристаллы. Вокруг клубились мелкие мошки. В угасающем свете виднелись борозды, проделанные ногами Фира и Рулада, рваные раны на прилепившемся к скале лишайнике.
Узел за узлом он спускался по веревке, и вокруг сгущалась тьма. Воздух стал прохладным и сырым, потом совсем холодным. Наконец он ощутил под ногами мшистые булыжники. Руки братьев подхватили его.
Глаза не могли различить их силуэты. — Нужно было взять фонари.
— От Каменного Кубка исходит свет, — отозвался голос Фира. — Садок Старших. Кашен.
— Этот садок мертв, — сказал Тралл. — Уничтожен собственными руками Отца Тень.
— Его дети мертвы, но волшебство дремлет. Глаза приноровились? Ты видишь почву под ногами?
Груда валунов, блеск ручейка. — Да, я вижу.
— Иди за мной.
Они отошли от стены. Путь оказался сложным, ноги скользили. Сухие ветки, покрытые грибами и лишайниками. Тралл увидел, как какой-то бледный голый грызун прячется в щель, волоча за собою скользкий хвост. — Это царство Предателя.
Фир хмыкнул: — Больше, чем тебе кажется, брат.
— Там что-то впереди, — прошептал Рулад.
Большие, нависшие над головами камни. Лишенные мха и лишайника, со странной структурой поверхности — сделаны в подражание коре черного дерева, сообразил Тралл, когда подошел ближе. От основания каждого обелиска отходили толстые корни, сплетавшиеся с корнями соседних камней. За ними почва шла под уклон, и оттуда лился свет, словно туман.
Фир провел их между камнями, и все трое встали на краю ямы.
Корни уходили вниз, и между их извивов лежали кости. Тысячи и тысячи. Тралл видел зубастые рыла рептилий — Кашенов, ужасных древних врагов Эдур. И кости, явно принадлежавшие Тисте. Среди них изящно выгнутые крылья вайвелов, а в самой середине массивный череп Элайнта. Толстая и плоская кость лба была проломлена словно ударом гигантской латной перчатки.
Над хаотическим сплетением склонов возвышались лишенные листьев кусты, их серые ветви смыкались между собой. Тут Тралл невольно вздохнул: кусты были каменными, но росли не как кристаллы, а как живые растения.
— Магия Кашенов, — сказал Фир, — рождена из неслышимых звуков, формирующих слова, что ослабляют связи, держащие все материальное вместе, дающие ему почву. Звуков, изгибающих и растягивающих свет, как прилив останавливает и обращает вспять воды реки. При помощи такой магии они сооружали летающие крепости и носились по небу, как облака. При помощи магии они обратили тьму на себя саму, даровав ей голод, от которого не убежать никому подошедшему слишком близко, всепожирающий голод, который питается прежде всего самим собой. — Его голос был странно глухим. — Кашены послали свою магию в садок Матери Тьмы, словно яд. Он запечатал врата из Куральд Галайна во все иные царства. Так Мать Тьма оказалась в самой сердцевине Бездны, стала созерцать бесконечные течения света — все, что она в один ужасный день сможет сожрать, пока последняя долька материи не исчезнет в ней. Уничтожив саму Тьму. Таким образом уже давно мертвые Кашены наслали на Мать Тьму ритуал, который окончится ее гибелью. Когда пропадет весь Свет, когда нечему будет отбрасывать Тень, умрет и Тьма.
Скабандари Кровавый Глаз узнал, что они сотворили, но было слишком поздно. Конец — смерть Бездны — не предотвратить. Путь сущего повторяется на каждом уровне, братья. От миров, слишком маленьких, чтобы их увидеть, до самой Бездны. Кашены привязали всякую тварь к смерти, заставили бесповоротно шагать к уничтожению. Такова их месть. Дело, порожденное отчаянием. Или самым ярым из возможных видов злобы. Видя свое вымирание, они позаботились о том, чтобы все живое разделило их судьбу.
Братья молчали. Глухое эхо слов Фира быстро смолкло вдали.
