Анна Оуэн - Стальное зеркало
— Но вы можете уйти, — греет руки о кружку синьор Петруччи, греет и не пьет, — и закрыть дверь. Я был уверен, что у вас хватит на это воли, и ее и вправду хватило с достатком. А я пытаюсь это существо исследовать. Его и сами механизмы магии. И нужно быть очень глупым человеком, чтобы считать себя неуязвимым для искушений или простой слабости. Я не пошел бы к ним сам, но с сегодняшнего дня я буду спать много спокойнее.
— Я соврал отцу Агостино. Интересно, он заметил? Я начисто забыл про молитву…
— Наверняка заметил. Он куда больше удивился, что я вам такое посоветовал. Жалко, что вы забыли, может быть, вы бы чувствовали себя лучше.
— Да у меня бы ничего не получилось.
— Ну это же не заклинание, чтобы получаться или нет, — смеется синьор Петруччи.
— Нет, не молитва, — тоже смеется Альфонсо. — Ее действительно трудно забыть, ну вот с той молитвой на устах я бы и отправился… вряд ли на небеса.
Все лето он молился, когда искушение становилось слишком велико — и тихий зов смолкал. Значит, желание и вправду было во вред. Значит этот дух… возможно, что древние язычники и правда поклонялись таким, не от Бога. Молитва отпугнула бы его.
— Не льстите себе, друг мой. И не будьте так жестоки ко мне.
— Я убийца, — спокойно говорит герцог, — и каяться в этом нарушении заповедей я не буду. А что вы имеете в виду?
— То, что я дал вам этот совет. Полагая, что он вам не повредит. А вы… вы не убийца. Вы пытались защитить. Как могли. Вышло плохо, и вы это знаете. От настоящего убийства это отличается… как обычная стычка от того, что произошло в том подвале. Надеюсь, что вы никогда не узнаете разницу на себе.
Впору почувствовать себя капризным ребенком: и сиенец, и святой отец наперебой уговаривают Альфонсо, что он не сделал ничего плохого. Ни в первый раз, ни во второй. Нет. Он знает разницу, давно выучил. В Неаполе и здесь на него несколько раз нападали — и он убивал без лишних размышлений, но своим оружием, сам. А засады и древние духи — совсем другое дело.
— Герцог… не путайте, — кажется, сиенец тоже умеет читать мысли. — Когда вы исполняете долг начальника, носящего меч на благо другим, вы делаете доброе дело, пусть и несовершенным способом.
— В сущности… я же не спорю, — улыбается Альфонсо. — Дело не доброе, конечно, но необходимое. Но это не значит, что оно называется как-то иначе. Понимаете?
— Да. — И ясно, что сиенец и правда понимает. Не головой, костями. Знает по опыту.
— Синьор Бартоломео… а в чем состоял ваш последний опыт?
Сиенец поднимает голову. Думает, отвечать ли. Принимает решение.
— Я не могу вам рассказать о существе дела, простите. У меня недавно умер коллега. Он оставил работу незаконченной, очень нужную работу, важную и для меня. От его успеха многое зависело — в будущем — а время ушло и поправить все можно было только чудом. Я попробовал получить это чудо — и заодно выяснить, возможны ли такие вещи и приобретаются ли они по допустимой цене. Ответ меня, признаться, огорошил и очень испугал. Кстати, то, что вы видите, это… легкий побочный эффект. Если бы все пошло по моим расчетам, я бы умер. Понимаете, друг мой, оказалось, что нам следует благодарить Бога за Трибунал и за то, что наши чернокнижники — бездарные злые дураки без малейших проблесков научного мышления.
— У меня тоже нет никакого научного мышления, — вздохнул Альфонсо. — Я запоминаю прочитанное, но не больше, а если разные книги противоречат друг другу — оставляю разбираться тем, кто лучше сведущ, таким, как вы. Но я… но мне показалось, что наши чернокнижники просто находятся в плену привычки. Чего можно просить у Сатаны? Разумеется, чего-нибудь, так или иначе приводящего к впадению в смертный грех. Не исцеления же дядюшки, от которого ждешь наследства. А этой силе… Сатана она или не Сатана, все равно. Был бы корм. И так можно сделать все, что угодно.
— Вы почти правы. Ей, как выяснилось, не все равно — в том смысле, что есть мера зла и бедствия, которая ей явным образом неугодна. Но приобретаемое при помощи такого зла могущество тоже крайне велико. Можно… разрушить вражескую столицу. Или вражескую страну, буквально. Нет, я этого не делал, меня… по существу, меня позвали на помощь. Эта сила, кажется, не может хотеть сама, не способна действовать без чужой воли. Ей нужен был кто-то, кто пожелал бы отвести беду.
Зло и бедствие, и вражеская столица… или страна. И время отъезда синьора Петруччи из города, и то, что он явным образом обращался к этому невесть чему. Бедствие… обрывки разговоров у Его Святейшества, в которые, для разнообразия, не посвящали и любимую дочь. Глава ромского Трибунала, машущий рукавами одеяния, как перепуганная курица крыльями — это было еще летом. Это слово тоже звучало, взлетая над сдержанным тревожным гулом. Другие — дьявольщина, чертовщина…
Синьор Бартоломео уехал из Ромы дня за три-четыре до Великой Бури.
— Вы?.. — и осекся: может быть, лучше не спрашивать, не знать?
— Не вполне я, — усмехается сиенец, — Вернее, почти не я. Я только пожелал, чтобы не случилось того, что должно было произойти. И произошло другое, куда менее страшное. Теперь вы понимаете, почему я был рад гостю? Я бы обрадовался… кому угодно.
— Нет, не понимаю. Я ведь не знаю, что там должно было случиться, могло случиться. Почему об этом городе вдруг стали говорить шепотом после письма сына Его Святейшества, — моего дорогого родственника, и так далее, который воюет под Марселем, но мне ни о чем, к счастью, не пишет — и к себе не зовет…
— Если судить по тому, что я видел, там могло случиться то, что случилось с Содомом, Гоморрой и землей вокруг них.
Даже так… да, тогда многое становится ясным. И паника, и ужас, и доминиканцы, из-за которых приходилось обходить покои тестя десятой дорогой, и полное молчание, и пустые вежливые письма, на которые так обижалась Лукреция, — любимый брат на войну уехал, а ничем поделиться не хочет, все у него времени не находится. А еще рассказы выбравшихся из города после бури и взятия его Арелатом, звучавшие дико и бессмысленно — кого-то они там казнили, раз казнили и два казнили, а потом арелатский генерал казнил особо отличившихся… вроде бы все как всегда, обычные неприятности при осаде и штурме, но говорили эти люди так, словно очнулись после кошмарного сна, невнятно, но со страхом.
— И эта сила вмешалась, чтобы этому воспрепятствовать?
— Я не могу вам ответить точно, я и сам не знаю… я старался вести записи, пока мог — и потом по свежим следам, но я ведь еще и совершенно бездарен, там где речь идет о магии. — морщится синьор Бартоломео. — Судите сами, я даже не понимаю, имел ли я дело с… аспектами одного существа — или с разными сущностями. Но ответ скорее — да. Воспользовалась мной, чтобы получить возможность вмешаться и воспрепятствовать.
