Customer - Убей свои сны
Пещера оказалась глубоким лазом. Явно искусственного происхождения. Стены его подпирали крепежи, хотя никаких ламп или – о ужас – подставок для факелов предусмотрено не было. Да и идти по нему было недолго. Я выбрался на поверхность - грязный, точно крыса со стройплощадки. Земля под ногами ходила ходуном. Голова кружилась.
- Выжил! – громко произнес я, просто чтобы услышать звук собственного голоса. И едва сам себе подзатыльник не влепил: чего орешь-то? Мало ли кто здесь шастает? Тоннель этот к скальной полочке не зря рыли. Место казни, вот что это такое. Место казни для нераскаянных душ. Посидит человек на солнцепеке, на ветру, без воды, еды и сна несколько дней - и ослабеет до нужной кондиции. Подкосятся у него ноги, скользнет вбок и вверх опостылевший камень… Я потряс головой. Красочные картины простенькой, но жестокой расправы над преступниками (это еще узнать надо, кто у них, по местным законам, преступником считается!) понемногу испарились. Я гадал, куда мне идти. И не то чтобы чувствовал себя разведчиком, но мысль «Зачем вообще куда-то ходить?» в голове не задержалась. Идти было НАДО.
Всегда восхищался людьми, которые недрогнувшей стопою нащупывают верный путь на любой развилке. И видят тропу при свете светлячков и фосфоресцирующих коряг в глухом лесу. А я и при свете дня никаких троп поблизости не заметил. Либо мое предположение, что скальная полка есть орудие казни, неверно, либо это орудие казни какого-нибудь первобытного племени. И оно – племя – не считает нужным тратить время и силы на прокладывание дороги к месту убийства себе подобных. То есть не доросло еще до цивилизованного восприятия казни как народного гулянья.
Занимая себя бесполезными умствованиями, я пошел напрямик через крутые травянистые склоны, мягкие, как бархат, и едва без ног не остался. Как-то не сообразил, что ходить при длительном спуске нужно специальным шагом, ставя ногу на всю стопу, расслабляя икроножные мышцы, бла-бла-бла… И зигзагом, а не по прямой, если ты не горный баран, которому икроножных мышц на две жизни хватит.
Определенно, городской человек вроде меня не в силах решить элементарной задачи, не надорвавшись, не поранившись, не собрав на зрелище своего позора всей окрестной детворы… Детвора, к счастью, была не в курсе, что приближается объект справедливых насмешек. Эти райские места были совершенно безлюдными – так же, как и море, увиденное со скалы. Мурлыча под нос «Лютики-цветочки у меня в садочке», я спускался в долину.
- Зачем? – спросил голос за моим плечом. Я бы и рад похвастать, что обернулся текучим, неуловимым движением хищника. Но на самом деле подпрыгнул и съежился весьма уловимым движением перепуганного кота. Который, в принципе, тоже хищник. Потом-то, конечно, обернулся. И никого не увидел.
- Так я и знал, - пробормотал я. – Опять духи, опять игры, опять проблемы с нечеловеческой психикой…
- Я тебя о другом спрашиваю, - устало уронил голос. – Зачем тебе туда?
- На разведку! – брякнул я именно то, чего не собирался говорить.
- А что ты хочешь узнать? – поинтересовался голос, слегка оживившись.
- Есть тут Аптекарь? – вконец обнаглев, напрямую спросил я.
- В городах есть аптекари. А в селах – знахари всякие, травники, коновалы и рукоклады.
- Кто? – изумился я.
- Эти… которые наложением рук лечат. И пожалуйста… - голос стал вкрадчивым и одновременно жалобным, - не надо озвучивать ни одной из тех ассоциаций, которые возникли у тебя в мозгу.
- Не буду, - послушно пожал плечами я. Ассоциации тоже пожали плечами и удалились. Я крепко задумался: если это дух, то почему не показывается? Раньше духам нравилось вертеться у меня перед глазами, демонстрируя свой – и заимствованный - экзотический облик. А этот и носа не овеществит. Если это не дух, то кто? Или что? Что на островах моря Ид способно встретить человека и составить ему бестелесную компанию? Внутренний голос? И что? Сейчас оно начнет критиковать мои действия?
- Да не буду я критиковать, шмук ты мелкий* (Жаргонное выражение дешевых портных, обозначавшее остатки ткани заказчика, материал, который мастер выгадывал при шитье той или другой вещи – прим. авт.)! – сварливым голосом заявило нечто. – Просто наведи порядок в собственной голове. Между прочим, ты хоть понимаешь, как всё здесь устроено? Вот ты пришел, навыдумывал всяких ужасов про ни в чем не повинный уголок для медитаций, сейчас еще представишь себе народец с костями в носу и в меховых жилетах, а я на все это любуйся?
- А что, мои представления имеют какую-то силу? – удивился я.
- Настоящие – имеют, - убежденно ответил голос. – А настоящие – они всегда такие страшные… Если ты сейчас представишь скатерть-самобранку, воплотить ее у тебя не получится. Зато леса кикиморами населить – будьте довольны, готовьтесь к встрече!
- Значит, на самом деле кикимор у вас не водится?
- Все у нас водится. Но если ты не будешь про них думать, они к тебе не выйдут. У них своих дел по горло.
- И каких?
- Своих. Зачем, по-твоему, кикиморы нужны?
Я призадумался. Путников пугать? Меня всегда интересовало, чем занимается нечисть, когда ей не хватает опасливых путников. Белок пасет? Ромашки окапывает? Дубы пинает? Дети стихий из моего мира, похоже, были заняты исключительно человеческой расой. Нашими эмоциями и настроениями, побуждениями и метаниями. Правда, в моем мире люди были самым многочисленным, самым опасным и самым любопытным народом. Народом, который полагал, что он – единственный. Венец творения и краеугольный камень смысла жизни. А знай хомо, что он тут не единственный сапиенс, что бы он подумал о других сапиенсах?
Наверное, счел бы другие расы вполне самостоятельными и довольно замкнутыми. Долго и со смаком сплетничал бы про их умственный и физический потенциал, пришел бы к выводу, что до людей им далеко, хотя и они, чужаки, кое-что могут. Например, петь громкими приятными голосами, как вымершие в незапамятные времена неандертальцы.
Погруженный в размышления о певческих способностях неандертальцев, я все шел да шел. Бестелесный собеседник деликатно помалкивал. Становилось скучно.
* * *Почти незнакомый красивый мужчина сошел с холмов. Я так и не вспомнила, где я могла видеть это лицо, если не считать встречи в кафе, когда мы в очередной раз поругались с Ларисой. Ветер трепал его светлые волосы, на лице застыло упрямое выражение. Он шел разрушать, я это понимала. И не могла его остановить.
Ну почему, почему люди так любят врываться на чужую территорию демонами хаоса, уверенными в собственной непогрешимости? Что я ему сделала, этому красавчику, отчего в его душе зрело непреклонное, мстительное чувство? Дорогу ли я ему перешла, злое слово сказала, кусок хлеба отняла в трудную годину? Нет. Я бы помнила. Я помню все свои жестокости. Именно потому, что НЕ ХОЧУ их совершать. Меня ВЫНУЖДАЮТ поступать жестоко. Тем, что приходят в мою вселенную и начинают в ней распоряжаться, как в собственном чулане. Это – сюда, это – туда, а вон то вообще с глаз долой… Да кто вас звал-то? Кто вашего мнения спрашивал?
