Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей киммерийца
Конан переглянулся со своими спутниками. Улыбнулся нехорошо:
— Поможем служивым?
И неторопливо шагнул прямо к повозке, перегораживая мощным телом людской поток.
Впрочем, это только казалось, что неторопливо. Хьям и Клавий, во всяком случае, опередить его не сумели. Хотя и рванулись изо всех сил сразу же по получении приказа — один к левой створке, а другой к правой. А приказ в небрежно брошенной фразе они опознали моментально.
Какое-то время казалось, что людской водоворот сметёт Конана — сметают же в половодье горные речки огромные неподъёмные валуны. Хьям успел подумать об этом, упираясь руками в квадратный поперечный брус плечом к плечу с тяжело сопящим стражником. И ужаснуться — горные реки он видел не раз. И даже взмолиться успел — о, Иштар милосердная, ты же женщина! Взгляни на этого великолепного, но глупого мужчину! Он же не может тебе не понравиться! Он же просто ходячее воплощение Адониса! Так помоги же ему, что тебе стоит?! Помоги этому великолепному королю-недоумку, ведь нам же без него…
А потом отвлекаться стало некогда.
Конан же тем временем, отшвырнув рухнувшего ему чуть ли не на голову мужика, пробился к самой повозке и схватился левой рукой за невысокий бортик. В правой у него были зажаты задние ноги не вовремя подвернувшейся под сапог овцы. Передние ноги возмущённо блеющего животного волочились по земле. Конан не помнил, когда её подхватил, но отпускать пока не собирался — отбиваться ей было удобно. Очень отрезвляюще иногда действует на людей крепкий удар овечьей башкой по лбу.
Добравшись до повозки, киммериец сходу попытался её приподнять. И сразу же понял, что вряд ли сможет это и обеими руками, не то что одной. Повозка была перегружена — большие холщёвые и кожаные мешки возвышались на ней горой выше человеческого роста. Из-за сломанного колеса гора перекосилась и грозила обрушиться. Поверх туго набитых мешков лезли желающие прорваться в город, ещё более увеличивая вес повозки и шаткость качающейся горы. Очередной мужичонка попытался использовать конановское плечо в качестве ступеньки, а пихающийся подросток в драной ханди заехал по королевскому уху ногой.
Подобное неуважение окончательно вывело Конана из себя. Если до этого он предполагал просто немного поразвлечься, то теперь окончательно рассвирепел. Он передёрнул всем телом, словно вышедший из реки волк, одним движением стряхнув с себя и бородатого мужичонку, и нахального недоросля, и ещё с добрый десяток чьих-то рук. Отброшенные отлетели на шаг, а то и два, и вокруг Конана на какое-то время образовалось пустое пространство. Чем он и не преминул воспользоваться.
Вскинутая в широком замахе овца жалобно взмемекнула и попыталась брыкнуться. Что только добавило эффективности — к этому времени Конан уже вовсю охаживал ею наступающих. Так рассвирепевшая хозяйка гоняет тряпкой добравшийся до припасов мышиный выводок. Люди сыпались с повозки, как горох из прохудившегося мешка, падали на тех, что напирали сзади, увеличивая суматоху. Конан отбросил овцу и запустил в упрямо цепляющуюся за бортик перекошенную морду тяжёлым мешком. Морда исчезла.
Бросив ещё два или три мешка на особо ретивых, киммериец спрыгнул с повозки и обеими руками вцепился в бортик. Крякнул, напрягаясь. Мышцы на шее вздулись буграми, а плечи словно увеличились в размерах вдвое. С хрустом подломились задние колеса, дурным голосом заверещал кто-то придавленный, пытавшийся проскочить понизу. И повозка медленно встала на дыбы.
Дальше пошло легче — часть мешков соскользнула, и вес уменьшился. Конан зарычал, и опрокинул повозку наружу, прямо на головы вопящих людей. Толпа отшатнулась в едином порыве, словно действительно была одним животным, безмозглым, но сильным и живучим.
— Налегай! — заорал Конан.
И сам навалился на створки ворот, схватившись левой рукой за одну, а правой за другую.
Створки сомкнулись. Толпа за воротами взвыла. И какое-то время — очень долгие восемь, а то и все десять ударов сердца — Конану пришлось удерживать сомкнутые створки практически в одиночку, потому что засов для ворот был изготовлен из цельного ствола железного дерева. И чтобы справиться с ним, требовалось не менее пяти, а то и шести стражников. Киммериец упёрся в ворота плечами и головой, чувствуя, как бьётся с той стороны людской прилив. Когда ему уже начало казаться, что спинной хребет сплющился, засов, глухо громыхнув, встал в предназначенные для него пазы.
Конан осел на землю, отдуваясь и с трудом возвращая спине её нормальное прямое положение. Попытался опереться о землю, но рука наткнулась на что-то мягкое — рядом приходила в себя отброшенная в пылу сражения с воротами овца.
Надо же! Живая…
Многострадальная овца тем временем с трудом поднялась на подгибающихся ножках. Мемекнула угрожающе. И вдруг, наклонив лобастую голову с мощными завитками рогов, попёрла на Конана.
Конан удивился.
Схватил агрессивное животное за левый рог, удерживая на расстоянии вытянутой руки. Овца рыла копытцами землю и блеяла угрожающе. Впрочем, какая же это овца?! Баран самый натуральный, вон рога какие отрастил! То-то ещё в запарке боя показалось, что слишком уж вразумляющее действие оказывают наносимые овечьей башкой удары. Ещё бы — этакими-то рогами, да в лоб! Любого поневоле отрезвит.
— А здорово мы их, да?! — плюхнувшийся рядом пожилой стражник радостно ткнул Конана кулаком в бок. По приятельски ткнул. — Ну и здоров же ты! Если бы не вы, туго бы нам пришлось.
— Чего расселся, словно на собственных похоронах? — над ними завис потный десятник. На его толстомясом лице выражение явного облегчения боролось с профессиональным недовольством. — Иди, помогай, шакалье отродье! А вы кто такие?
Конан встал, выпрямляясь во весь немалый рост, расправил плечи. Отпихнул ногой упорного барана — тот с прежним неистовством начал атаковать запертые ворота. С боков к киммерийцу, словно бы невзначай, подтянулись Клавий и Хьям.
— Мы-то? — переспросил Конан, словно в задумчивости. — Путники, — и добавил, улыбнувшись хищно. — Мирные.
Десятник осмотрел цепким глазом литую фигуру аквилонского короля, скользнул оценивающе взглядом по его спутникам, и несколько подобрел. Гримаса недовольства слегка дрогнула и уступила место гримасе начальственной озабоченности. Оценив же небогатую и пропылившуюся одежонку добровольных помощников, он подобрел ещё больше.
— Ну что ж, мирным путникам наш город всегда рад! С собой у меня ничего нет, — он похлопал по пустому поясу. — Но, если вы придёте в казармы, я распоряжусь, чтобы вам выдали десяток саббат…
