Андрей Марченко - Вороново Крыло
– Должность майорская, – комментировал он, – дали бы мне еще год и ты обращался бы ко мне не иначе как «господин гауптман». Разумеется, года ему никто не дал… Он успел изобрести магическую мину – сгусток Силы, что при легком толчке высвобождалась, калеча и убивая окружающих. Был у этого оружия существенный недостаток – в ней использовался алмаз, единственный полностью инертный к магии элемент. Потом обнаружилось, что подобные свойства есть и у одного сорта угля. Его добывали не везде и Малыш прибыл на одну из таких шахт. «Мышеловка». Она так называлась – шахта «Мышеловка». Матий «Малыш» Тахерия стал шахтером – он буквально рыл носом землю. А потом случился разгром – шахта попала под кавалерийский кулак 3-ей армии генерала Крейзера. Лейтенант лейб-штандарта Тахерия с отрядом ушел в шахты, обороняясь в ожидании контрнаступления. Никакого контрнаступления не последовало, но Малыша будто это и не волновало:
– Старик, моя бомба работала! Я, кажется, уложил дюжин пять! В туннелях это было нечто – мясорубка! Идет, скажем, отряд – тут его шарах и…
– Избавь меня от подробностей, – обычно прерывал я. Их выкурили – Мышеловка она и есть Мышеловка. Малыш попал в Школу – он думал опять «сыграть в дурака», но как оказалось, в Школе таких просто уничтожали. Мало того – в Школе оказалось множество его врагов. И если раньше они просто Малыша не любили, то здесь чувства быстро доросли до ненависти. Хотя, признаться, у него был талант наживать врагов. Когда я попытался познакомить его с Громаном, Малыш бросил:
– Па-а-а-думаешь граф… Был у нас один, нес свою задницу, будто был по крайней мере виконтом. А оказалось – просто геморрой… Ко всем своим бедам Малыш фехтовал просто отвратительно, впрочем иногда даже побеждая грязным приемам, которых он знал во множестве. Он мог бросить соль в глаза и как-то я ему долго объяснял, что бросившего оружие не бьют, тем более когда он лежит. Тем более ногами. Не бьют, – согласился Малыш, – его добивают… Но если бы не протекция оказанная ему мною и Сайдом, били бы уже его. Из пяти своих врагов, которых встретил Малыш по прибытию, трое вскорости погибли, один сдался. Последний, правда пережил Малыша. Но совсем ненадолго.
Одной ночью я проснулся от крика. Орал Малыш:
– Вомпер!… – кричал он, – Генцеф – вомпир! Я поднялся в кровати. Генцеф шел по комнате, выставив чуть вперед руки. В окно светила луна – яркая, но еще щербатая. В белом, холодном свете он действительно казался жуткой пародией на человека. Впрочем, догадываюсь, как и все в ту ночь. Генцеф болел сомнамбулизмом – проще, был лунатиком. Есть предрассудок, что лунатики пьют кровь, и Малыш об этом, кажется, слышал. Он дрожал, пытаясь раскурочить табурет на колья. Но я и Сайд остановили его и мы втроем стали смотреть, что будет дальше. Я предложил попытаться его разбудить, но никто не согласился. Потом мне объяснили, что у меня вряд ли что вышло. Тогда ничего не произошло. Генцеф дошел до двери, ощупал ее поверхность и повернулся к нам. Его глаза были открыты, но я готов поклясться, что он ничего не видит. Он двинулся на нас – я успел подумать, что он действительно вампир. Но Генцеф лег на свою кровать и заснул. В ту ночь в нашей комнате спал только он.
– Он вомпир! – шептал Малыш: Вампира нужно проколоть осиновым колом!
– Ага! Вампир… – передразнил его Сайд: Да кто угодно от осинового кола загнется! Утром мы рассказали ему о его прогулке. Он ничего не помнил, но рассказ его не удивил – о своей болезни он знал. Нам он показал свой талисман – офицерский крест второй степени с маленьким осколком алмаза. Существовал предрассудок, будто алмаз помогает от восьмидесяти болезней – в том числе дарует сон сомнамбулам. Но это было не так. А умер он почти через три недели. Виной гибели Генцефа стал еще один предрассудок – мы думали, что лунатики ходят только в свете луны. Но в ту ночь луны не было вовсе. Генцеф сумел открыть дверь и пошел на дежурных – они кричали на него, перебудив всю школу, а когда он подошел вплотную – зарубили. Потом они говорили, что Генцеф перепугал их до смерти. Я сделал из этого важный вывод – они тоже боялись нас.
Какой смысл в жизни? К горю или к радости, но он мне не известен. Какой смысл в этой книге? Боюсь, что никакого. Я был бы рад вложить в нее хоть какую-то мораль, но все хорошие морали я позабывал, а какой толк в плохих? Может статься, кто-то сделает из моих слов какие-то выводы – наверняка надуться и такие, которые не сделают никаких выводов. Смысл несут вещи – хотя это не всегда так. Я видел много вещей без смысла, но никогда не встречал смысла без вещи. И порой мне кажется, что чем важней считается вещь, тем меньше в ней смысла. Несет ли смысл сам человек. Человек, безусловно несет – но только для других людей, ибо мне кажется, что само человечество никакого смысла не имеет. Жизнь – это такая странная болезнь, от которой земля, кажется пытается выздороветь. Она льет на нас водой, калит морозами, на которых ломается сталь, горы швыряются раскаленными камнями, застилают небо дымом. Только вот беда – земля относится к нам непоследовательно. Как иной человек гордится своим ревматизмом, так новый день согреет замерзшего солнцем, постелит ему траву. И станет путник еще злей, еще сильней, еще бесполезней. Такая вот история болезни. Я не скажу, что в Школе выжили самые лучшие, самые сильные, самые умные. Это не так. Такие-то в основном и погибли – ибо самый сильный редко бывает самым умным. Посредственностей среди нас не было с самого начала, но выживали те, в ком все было сварено примерно в равных долях. Как водится, мы разбились на группы – но выживание каждого было в первую очередь его личным делом. Нас объединяло то, что когда-то мы были солдатами одной армии. Но это скоро ушло в прошлое – наша армия была армией федеративной страны и сперва мы разбились по землячествам. Потом я узнал: далеко, за стеной все происходило как и у нас, но в больших размерах. Мне стало трудно – я сменил столько частей, что не вспомню всех штандартов. Не скажу, что сильно страдал от этого – к тому времени я привык быть одиночкой. Сайд и граф Громан тоже не имели друзей, кажется в силу склада характера и это нас сдружило. Верней мы с уважением относились к одиночеству друг друга, в силу чего наше общество становилось наименее неприятным. Иногда пленные собирались просто так – обсудить новости, слухи, которые сами же и придумывали. Однажды мы сидели на ступенях лестницы между вторым и третьим этажом. Не помню с чего мы собрались, о чем шел разговор, но постепенно он сошел на нет.
– Интересно, что там на родине… – наконец спросил кто-то. Многие с интересом повернули головы на юг, будто могли что-то рассмотреть через стену школы, Стену и многие мили пространства. У многих там были родные, у некоторых – невесты, даже жены. Может, им было бы легче, если бы они знали, что их там ждут. Но граф отрезал с безаппеляционностью палача:
