Тим Доннел - Подземелья Редборна
Осушив в одиночку почти целый кувшин вина и разделавшись с блюдом жареной дичи, Бёрри, куском хлеба добирая жирный соус со дна глубокой миски, вдруг вспомнил:
— Я же обещал тебе спеть, друг Конан! Ты как, не передумал слушать бедного певца? Ну, тогда сбегайте кто-нибудь за эртой, а то мне уже не подняться! А я пока хлебну маленько для прочистки горла. — Он решительно забрал кувшин у одного из мастеров, наполнил свой кубок и стал тянуть вино, прикрыв от удовольствия серые глаза.
Когда кубок наконец опустел, эрта уже лежала у него на коленях, а все вокруг затихли. Потрескивали фитили в светильниках, ночные бабочки залетали в открытые окна, а Бёрри не спеша настраивал эрту.
Но вот его пальцы забегали по струнам, и полились звуки старинной песни о мудром и храбром короле Грегоре, о трех его сыновьях, одного из которых сгубила жадность, другого — любовь, а третьего — глупость… Потом, немного отдышавшись, Бёрри лукаво подмигнул киммерийцу. Пальцы рыжего выпивохи, как будто взбесившись, рванули струны, и он завел такую непристойную песню про старого жениха, выбиравшего невест, что ему приходилось то и дело умолкать, пережидая хохот.
Тяжелая рука мастера Кларса легла Конану на плечо:
— Пойдем, сынок, пора! Они тут будут петь до утра, а тебе надо отдохнуть!
Они пробрались к двери и вышли в ночной сад. Свежий прохладный ветер донес запах яблок, где-то над головой сонно завозилась птица, а из открытых окон слышался звон кубков и треньканье эрты.
С наслаждением сбросив одежду, Конан растянулся на широком ложе. Ему казалось, что он уснет сразу же, как только усталая голова опустится на подушку, но сон, скользнув по глазам, улетел, как испуганная птица. И вновь перед ним замелькали мечи, загремели трубы, взревел голос Гордиона, возвещая последний поединок… Конан улыбнулся, подложил руки под голову и закрыл глаза, вспоминая этот бой.
«Забавная штука — жребий!» — подумал киммериец, все еще усмехаясь. Сегодня судьба, волею Митры, свела его с теми, кого он первыми увидел во дворе у мастера Кларса. Сначала молодой Брайн, потом этот, красномордый… Конан беспокойно поворочался, пытаясь вспомнить имя толстяка или хотя бы его Знак, но потом послал всю эту чепуху к Нергалу и снова мысленно вернулся на Ристалище.
Его противник, грузный рыцарь с тяжелым брюхом и налитыми кровью глазами, похоже, исходил от ярости, увидев, с кем ему придется сражаться. Конан, в такие мгновения на лету ловивший настроение и мысли соперника, сразу ощутил перед собой враждебную силу. Этот воин наверняка был человеком Ферндина и мечтал, конечно же, попасть с ним в пару, чтобы, для порядка помахав мечом, изобразить полное поражение. Уж ему-то, наверное, не грозила ни смерть, ни рана, скорее, наоборот — щедрая награда за помощь. А теперь, когда благополучный конец был так близок, приходится сражаться с этим диким киммерийцем, и никто не знает, чем может кончиться бой…
Сейчас, как и днем, Конан всем своим существом чувствовал и эти мысли, вихрем проносившиеся в чужом мозгу, и волны чужой ярости, будящей его собственную. Настоящая боевая ярость здесь, на Священном Ристалище, могла стоить жизни этому борову, взгромоздившемуся на коня. Правда, он одержал две победы, но для Конана это не очень-то много значило.
Гораздо важнее было другое: сияющий взгляд и чуть заметно шевельнувшиеся губы, ответившие на призыв. Поэтому его победа не должна обагриться кровью, пусть даже такой смердящей, как у этого… Тьфу, никак не вспомнить проклятое имя!
Похоже, ненависть совсем заслонила глаза жирному храбрецу! Рубился он неплохо, но каждый удар сопровождал ядреными ругательствами. Конан, уняв вспыхнувший гнев, теперь холодно улыбался, жестко глядя в вытаращенные от злобы глаза противника. Мечи звенели, выискивая слабые места в обороне сражавшихся, кони кружили на месте, взрывая копытами белый песок.
Наконец Конан, пролетев мимо соперника, на всем скаку повернул вороного назад и крепко стукнул булавой по круглому шлему. Меч тут же выпал из разжавшейся руки толстяка, глаза совсем вылезли из орбит, рот захлебнулся последним проклятием, и он, потеряв стремя, мешком вылетел из седла. Испуганный конь отбежал в противоположный угол поля и стал носиться вдоль ограды, ища выход.
Поверженный боец, слегка очухавшись, стал медленно подниматься на четвереньки. И тут Конан, забыв о своем намерении не проливать на турнире кровь, не сдержал нахлынувшего вдруг озорства и сделал то, что привело зрителей, а особенно Рыжего Бёрри, в неистовый восторг: он опустил шипастую булаву на торчащий кверху жирный зад и слегка огладил толстые ляжки. Но этого оказалось достаточно — прочные штаны из толстой кожи с треском лопнули и повисли клочьями.
Бедняга распластался на песке и даже не пытался встать, громко визжа на радость толпе. Из распоротой задницы хлестала кровь, и слугам стоило большого труда унести его с Ристалища.
Но был еще и другой бой — на соседнем поле… Конан, вертясь вокруг своего толстомордого противника, успевал видеть все: и выпады грузного рыцаря, и то, что происходило рядом, за невысокой оградой. И события, развернувшиеся на соседней площадке, привели северянина в нешуточную ярость.
Ферндину, проклятому Ферндину, как уже и Конан называл этого человека с холодным лицом и зловещей улыбкой, достался немолодой и не очень ловкий противник. Похоже, что лишь благодаря удаче он добрался до последнего боя. Всем было ясно, что Ферндин одержит легкую победу, и зрители во все глаза смотрели на киммерийца, наслаждаясь жаркой схваткой, хохоча над ругательствами его соперника.
Но, когда толстяк рухнул на песок, Ферндин, тоже косившийся в их сторону, пришел в неистовство. Это было видно по вспыхнувшим глазам и злобной ухмылке бледных губ. Он воспользовался тем же приемом, каким Конан в прошлый раз вышиб меч из руки верзилы.
Немолодой рыцарь, уже порядком измотанный и не надеявшийся на победу, поднял было руку в знак своего поражения, но не успел произнести ни слова: меч Ферндина, свистя, рассек ему череп от уха до уха. Шлем, не выдержав страшного удара, отлетел далеко в сторону, и мертвец повис в стременах, обагряя песок алой кровью, пока стражники ловили взбесившегося коня.
И прав был Бёрри, когда говорил, что еще немного — и толпа разнесла бы все: ограды, деревянный храм, скамьи… Но, когда страсти утихли, Верховный Жрец велел продолжить ритуал. И вот они, победители сегодняшнего дня, двое соперников пред Очами Митры, подъехали к возвышению, чтобы принять из рук герцога чаши со Священным вином.
Герцогиня сама наливала его из золотого кувшина, обильно украшенного сверкающими камнями. Но ее глаза, глядевшие только на киммерийца, сияли ярче этих камней, ибо никакие алмазы не сравнятся с блеском глаз влюбленной женщины…
