Ольга Денисова - Придорожная трава
– А на самом деле?
– А на самом деле, она рано или поздно нанесет удар. Смертельный удар. Пока она только предупреждает, но и ее терпению придет конец. И, возможно, все мы станем орудием в руках Каменного лика.
– Да не просто «возможно», а наверняка! – поправил кот, – и я, лично, буду этим орудием с большим удовольствием.
– Каждый из нас будет им с удовольствием, – прошипела сверху русалка со змеиным хвостом, и Илья нисколько не усомнился в серьезности ее намерений. Холод и страх повисли над их кружком, и ему стало не по себе. Но «птичка» щекотнула его шею губами, и его тревога рассеялась.
– Вы настолько ненавидите людей? – спросил Илья.
– Вовсе нет, – «птичка» погладила его грудь ладонью, – я так очень даже люблю.
– Ну, я бы не назвал это ненавистью, – вздохнул Леший, – змея, на которую наступили сапогом, не испытывает ненависти к тому, кого жалит. Просто она так создана природой.
– А что делать мне? – спросил Илья, – Как, по-вашему, должен поступить я? Я ценю ваше доверие ко мне, и мне очень хорошо с вами. Но люди, какими бы они ни были, тоже что-то значат для меня.
– А ничего тебе не надо делать, – сообщил кот, – сапогом на змею уже наступили.
– Нет, не скажи, Баюн, – Багник прищурился, – он правильно спрашивает. Я бы посоветовал людям немедленно покинуть это место. Ведь мы не кровожадны. Просто жить здесь никто не должен, это место не для жизни. Это место поклонения Каменному лику.
– Что-то я не заметил, чтобы вы ему поклонялись, – усмехнулся Илья.
– А каменный лик – не икона, – расхохотался Леший, – ему нравится смотреть на веселые лица, видеть нашу радость. Ты вот слагал для него песню, «птички» станцуют ему, а я, старый и неуклюжий, просто посижу рядом. Кстати, посмотри, твоя Мара нашла себе возлюбленного, несомненно, они сейчас покажут нам что-нибудь интересное.
Поляна снова затихла, все повернули головы в сторону Мары и ее нового спутника. И оказался им, к удивлению Ильи, совершенно обычный человек. Ростом примерно с Илью, в синих джинсах и серой, застиранной футболке, крепкий, но не сильно плечистый. Человек шел рядом с Марой такой же легкой походкой, как и у нее, чуть приподняв плечи, как будто слегка озяб. Что-то неуловимо знакомое было в нем, и Илья мучительно пытался понять, где мог его увидеть.
– Ну, шутники, – кашлянул Багник, глянув в сторону Мары.
– А ты скажи: «Чур сего места», – Леший тоже рассмеялся и толкнул Илью в бок.
Илья, ничего не понимая, смотрел то на одного, то на другого, и вдруг до него дошло, где он этого человека мог видеть, причем каждый день – в зеркале.
– Надо же, и с походкой попал! – веселился кот.
Илье почему-то стало не по себе, как будто встреча с двойником предвещала что-то недоброе.
– Это Безымень, – пояснила ему «птичка», – у него своего облика нет, поэтому он превращается в кого хочет. Вообще-то, нехорошая примета Безыменя в своем обличье встретить. Но надо просто зачураться, и тогда ничего не случится. И в глаза ему нельзя смотреть.
– А зачураться это как?
– Ну, скажи «Чур сего места», или «Чур меня».
Илья усмехнулся. Нечто подобное в последний раз он говорил в Сережкином возрасте.
– А ты не смейся, – «птичка» хлопнула его ладошкой по спине, – быстро говори!
– Ну, чур меня… – пробормотал Илья. И тут же легкий порыв ветра шевельнул ему волосы. Как будто чья-то рука легла на плечо, и сразу стало легко и спокойно.
– Э, Чура можно и с большим уважением поминать, – скептически заметил кот.
Илья, после того, как почувствовал прикосновение невидимой руки, и сам понял, что его небрежность была несколько… бестактной.
Тем временем Мара с его двойником вышли на середину поляны, в круг, обозначенный камнями, и остановились, взявшись за руки. И хотя воздух вокруг был тих и неподвижен, Илья увидел, что на эту странную пару дует ветер. Ветер развевал ее белоснежный сарафан, и откидывал назад волосы у них обоих, обнажая бледные лица. Легкое дрожание покатилась от них по поляне, становясь все ощутимей, пока не перешло в ритмичную, рокочущую вибрацию. И Илья телом ощутил музыку – она была не слышной, а осязаемой. Музыка эта, казалась не менее сверхъестественной, чем синий румянец щек Мары – тело напряглось, участилось дыхание, где-то в районе солнечного сплетения появился твердый ком, а кулаки непроизвольно сжались.
Мара раскинула руки в стороны, и белые рукава захлопали на ветру, как два флага, в такт осязаемой музыке. Безымень присел рядом с ней на одно колено, и Илья потряс головой – ему показалось, что сам он стоит рядом с Марой и хочет поднять ее на руки. И его двойник осторожно поднял ее невесомое тело, держа за колени, и выпрямился во весь рост. Картина получилась жуткая – как будто на кладбищенский крест надели белый саван. А между тем Безымень прижался лицом к ее прямым ногам, и медленно повернулся на месте, как будто давая всем рассмотреть свою спутницу. Сходство с крестом, одетым в саван, от этого только усилилось. Илье даже послышался скрип подгнившего дерева на ветру.
И вдруг Мара упала. Упала, как подбитая птица, навзничь, ломая крылья. Илья ахнул и качнулся вперед, подставляя руки. Но поймал ее Безымень, а она бессильно свесила руки-крылья назад и запрокинула голову, так что ее тонкая длинная шея изогнулась, как у мертвой птицы, острый подбородок поднялся вверх, а волнистые волосы, перебираемые ветром, коснулись земли. Безымень начал медленно поднимать руки вверх, и Мара изгибалась все сильнее, пока ее белые ступни не коснулись волос. Только никакой акробатики в этом не было – было бессильное, мертвое, гуттаперчевое тело. Ветер стих, все вокруг замерло, и музыка застыла.
Безымень опустил лицо к ее животу, и Илья почувствовал на губах тонкий лен сарафана-савана, а под ним – холод голубоватой кожи. И стоило его губам дотронуться до Мары, как по ее телу прошла судорога. Порыв ветра качнул ее рукава, и музыка шевельнулась еле слышно. Безымень подложил ладонь ей под спину, поднял ее лицо к себе и впился в него губами, одновременно как будто оборачивая ее тело вокруг себя. Она оживала в такт дрожащей музыке, оплетала его тело своим, прижималась к нему все сильней. И вибрация ее тела передавалась земле, и дрожь его рук сливалась с ее трепетом, и Илья чувствовал, что тоже дрожит, как в ознобе. Больше он ничего не видел – причудливые движения двух тел, сливающихся в странном танце, будто соединились с ним. Если бы его спросили, он бы сказал, что вошел с ними в резонанс. Как одна струна заставляет петь другую, до этого неподвижную. И чувствовал он при этом ветер, силу собственных рук, ликование и ревность одновременно.
Он очнулся оттого, что кто-то похлопал его по плечу тяжелой рукой. Безымень и Мара удалились с места всеобщего обозрения, на поляне снова стало шумно и весело.
