Наталья Игнатова - Рыцарь из преисподней
Но не сейчас. Как бы этого ни хотелось.
А вот Марийка нужна ему сейчас. Прямо сейчас. Такая, какой она была, а не родившаяся заново где-то в тварном мире.
– Помоги ей, – попросил Артур напоследок, – пожалуйста. Даже если она сама хотела стать вампиром, это я отправил ее сюда, лишил надежды. Она даже не знает о Тебе. Я почти ничего не успел рассказать.
– Он что, за мной сюда пришел? – ахнула Марийка, глядя на коленопреклоненную фигуру, окруженную почти невыносимым для взгляда золотым сиянием. – Татай[7], он что, все еще живой?
При желании она могла увидеть то, что видел Артур, но предпочитала смотреть по-своему. Никаких кошмаров, никаких бесконечных страданий, просто многое множество сфер, прилепившихся друг к другу, как гроздь мыльных пузырей. Каждая сфера – душа каждого проклятого, его личный ад, собственная темница. Проклятые пытали сами себя в меру разумения и фантазии. Такое место… Не все в царстве прадеда были прокляты, хватало и других мертвых. Бывает так, что личность слишком сильна и красива, чтоб душа могла забыть ее и родиться снова. Эти люди, когда прадед забирал их, оставались собой и жили, то есть существовали… или все-таки жили?.. в общем, обитали и здесь, и в Ифэренн, и в тварном мире, среди фейри Полуночи. Но хватало и проклятых. И смотреть на них Марийке совсем не хотелось.
Отец ненавидел это место, а брату нравилось здесь бывать. Брату нужны были боль, кровь и ужас. Что ж тут поделаешь? У каждого своя диета. Марийка любила брата, но отца любила больше. Отец был человеком, и она была человеком. А брат был ангелом. Ангелы, они… странные.
Кем был прадед, она вообще не знала. Кроме того, что он Смерть конечно же. Об этом-то всем было известно.
– Это случается, – отозвался прадед, – редко, но бывает, что любовь оказывается сильнее смерти. Но никому вернувшемуся отсюда не удалось жить счастливо.
– П-при чем тут… – Марийка возмущенно подпрыгнула. – Татай, ну ты чего?! Мы десять дней как знакомы. Он святой, святые же здесь тоже бывали! Без всякой там, без всякого этого…
– Бывали. Но он не святой. И он убил тебя своими руками, а это то же самое, что любить.
Покраснеть Марийка не могла, в смысле, физически, но прадеду-то на нее смотреть не нужно, чтоб понять, будь она живой, у нее уже полыхали бы уши и горели щеки.
– Он молится за проклятых, – отрезала она, – и он в Аду. Он молится за проклятых в Аду. Он не может не быть святым.
– Для них он святой, – согласился прадед невозмутимо, – отмолит всех и спасет для новой жизни. А о новой жизни для тебя он не молится. Значит, для тебя он не святой.
– Святые не бывают для кого-то, они или святые, или нет… – пробормотала Марийка, которая всегда путалась, когда заходили такие разговоры.
Прадед с братом могли говорить про Белого Бога и веру до бесконечности, им было интересно, отец злился, а Марийка быстро запутывалась и начинала скучать.
– Значит, он не святой, – прадед никогда ни в чем не запутывался. Смерть-путаник – это было бы чересчур. – Ты хочешь с ним уйти?
Марийка все еще не поняла толком, что Артур ее убил. Она это знала, но никак не могла осознать. Шок, наверное. Это же всего второй раз, а первый был не по-настоящему: в первый раз она умерла, чтобы стать собой, что-то вроде инициации, не больно, не очень страшно и под присмотром. Во второй раз, наверное, было больно, она не помнила, а испугаться не успела. Сначала ее захватил демон, а потом пришел Артур… и сразу следом за ним – прадед. Вот и все. Как тут осознать, что тебя убили?
Дома относились к смерти философски, а к Смерти – как к ушедшему на покой главе семьи. Прадеда Марийка любила, но умирать боялась. Или любила жить? Слишком много времени проводила с людьми, а люди, они же совсем иначе смотрят и на жизнь, и на смерть. Вообще почти все, даже демоны, смотрят иначе, не так, как ее родные. Получалось, что она застряла где-то посередине между человеческим восприятием и семейным, а своего не сложилось. Это нелепо, но первое, о чем она подумала, когда демон исчез, а прадед привел ее к себе: «В Институт теперь нельзя». Ей нравилось учиться в Интарафи, и потеря этой возможности стала первой в списке. Потом – друзья. С ними тоже больше не встретиться.
И все. Никаких больше поводов грустить, или злиться, или что положено делать тому, кого убили? В том-то и дело, что обычно убитые не делают ничего, они же мертвые, их просто нет. Душа – на перерождение, тело через сорок дней исчезает, а грустят, злятся, сожалеют те, кто остался. Живые.
Брат и отец не злились, но… они ей сочувствовали. Оба немедленно примчались к прадеду, бросили все дела, не оставляли Марийку одну и, наверное, ожидали, что у нее в любой момент случится истерика или хоть какая-то человеческая реакция на смерть. По их поведению – даже отец, всегда очень строгий, и то был внимателен и заботлив, – Марийка поняла, что произошло нечто плохое, нечто неприятное. Но почувствовать это плохое и неприятное так до сих пор и не получилось. Брат посмеивался над отцом, говорил, что тот наконец-то понял, что второй ребенок у него – дочка, а не еще один сын и что к дочкам надо быть добрее. А отец, против обыкновения, даже ни разу его не приструнил так, чтоб подействовало.
– Татай, я должна его ненавидеть? – спросила Марийка.
Артур закончил молиться, но золотое свечение вокруг него не погасло. Он и правда святой, только он пришел почему-то не сразу в Нижние Земли, а сначала в Ифэренн. Почему? Зачем? Он сам-то знает?
– Тебе решать, – ответил прадед, который ничего не знал о ненависти, это одно из чувств, недоступных Смерти, – но ты ведь не умеешь выбирать нужную эмоцию, ты просто чувствуешь или не чувствуешь.
– Он меня убил.
– И ты думаешь о том, что больше не увидишь друзей и не вернешься к учебе. Не похоже на ненависть.
– Да. – Марийка растерянно кивнула. – И он за мной пришел. А почему я должна решать, идти с ним или нет? Ты разве не можешь ему отказать?
– Он спасет многих проклятых, – ответил прадед, – это только между ним и Белым Богом, не касается меня, не я караю души, я просто забираю их, когда приходит время. Ты – другое дело, я могу не отпустить тебя, если ты не захочешь уходить и если он не захочет отдать выкуп. Но обсудить с ним условия я обязан, таковы правила: если у кого-то из живых достанет силы и смелости прийти в мое царство, я буду говорить с ним и узнаю, чего он хочет. Приходят редко, – добавил он, – смерть сильнее любви.
«Редко» для Смерти, существовавшего, кажется, вечно, – это «никогда» для всех, кто не застал начало времен. Ну… почти никогда. Марийка знала все случаи, когда живые приходили к прадеду, этих случаев было больше, чем тех, когда живые уходили не в одиночестве. Потому что есть же еще и плата.
