Кейт Миллер - Книга Полетов
- Я раздаю их, а те, что приглянутся, оставляю себе. Продавать искусство - разрушать душу. Солья говорит, что ты поэт. Смог бы ты продать поэму?
- Никогда, - ответил Пико. - Это то же, что продать ребенка.
- Вот именно.
- Тогда где ты берешь средства на жизнь?
- А, увидишь. Для художника есть всего один подходящий способ. Идем.
Они оказались на бульваре в разгар вечернего гуляния, люди толпились возле жаровен и артистов. Представления вызвали самый живой интерес Зарко, который переходил от заклинателя змей к достававшему из шапки голубей фокуснику, от распевающих каноны близнецов к дрессировщице с хорьком, прыгающим через горящие обручи. Он вопил и оживленно жестикулировал, в восторге хлопал соседей по спине, хохотал, а Пико с изумленным восторгом наблюдал за выходками своего спутника.
После нескольких минут кривлянья Зарко вернулся и, обняв Пико за плечи, отвел его к центру бульвара. Из-под накидки он достал толстый мешочек, который зазвенел, упав в ладонь Пико.
- Ну, как вечерний заработок? - ухмыльнулся он.
Пико только рот открыл.
- Но как?
- Взгляни на меня, - он повернул Пико к себе лицом.
- И? - спросил Пико.
- Что-то изменилось?
- Нет. Постой, разве ты был в шляпе?
- Болван, смотри получше.
Пико схватился за голову.
- Это же.... Ты.... Как ты это сделал?
- А вот книга. Узнаешь?
Пико забрал назад томик стихов, что прежде лежал в кармане его куртки.
- Ты карманник?
- Тс-с. Не ори на всю улицу. Посмотрим, какой ужин мы добыли себе сегодня.
В открытом ресторане они заказали роскошную трапезу. Начали с паштета с молотым перцем, потом взяли по тарелке грибного супа. Следом отбивные в сметане с бренди, лапшу с маслом, зеленую фасоль с чесноком, а на десерт Зарко съел клубничное мороженое со льдом, собранным в горах, Пико же заказал пропитанный ромом малиновый кекс. Каждый выпил по бутылке вина, а когда, кряхтя, откинулись на стульях, Зарко знаком подозвал официанта и потребовал графин лучшего коньяку. Потом вытащил из кармана плоскую жестянку с сигарами и предложил одну Пико.
- Изумительно, - сказал Пико. - Лучшая еда за несколько последних месяцев.
- О да, - согласился Зарко, громко рыгнув и пододвинув к себе железный подсвечник, чтобы раскурить сигару. – Вот так живут художники.
- Ты крадешь только у богатых? - спросил Пико.
- Я краду у каждого, кто настолько глуп, чтобы позволить мне добраться до своих денег. Все они у меня в долгу. Я украшаю их жизнь. Мои картины изменяют то, как видит город, под моим взглядом меняются сами их лица.
- Мое изменилось точно, - вежливо признал Пико.
- Ежедневно мои глаза крадут красоту и возвращают сторицей.
- И я когда-то был вором. Правда, не из лучших, - он рассказал Зарко о приключениях в разбойничьей шайке.
- Все художники воры. Любое искусство - воровство. Но шедевры удаются только карманникам. Что за невидаль, красться ночью по дому под какофонию храпа? Но обчистить карманы соседа, пока тот зазевался - вот искусство. Опять же из художника выйдет лучший карманник, чем из поэта. У меня пальцы больше привычны к обману. Я не лгу на словах, но лгу на холсте и бумаге, и неправда моя так прельщает мир, что становится правдой.
- Стихи тоже лгут.
- Пожалуй, раз я им верю.
- А ты влюбляешься в девушек, которых рисуешь?
- Конечно. И в юношей. Зачем иначе рисовать?
- И в меня ты влюблен?
- Твои глаза не отсюда. Они полны тайны, тайны лесов, тайны неба. В них образы, которые не снились этому городу. Я влюблен в неведомое.
- Когда-то ты любил Солью.
- Ах, Солья, Солья... Когда б ты видел ее, плывущей по реке света над бульваром, девушку в огне... Не нашлось бы того, кто не влюбился бы. Я подобрался к ней единственным испытанным способом, как карманник. Раз, после представления, когда она шла в толпе и ела клубнику из бумажного кулька, я пристроился и запустил руку в ее золотые шаровары. Но едва пальцы проникли под ткань, я понял свою ошибку, ибо вместо тонкой подкладки нащупал голую плоть. Карман был не шелковым кошельком, но преддверием к женскому телу. И какому телу. Я грешу напропалую, но даже слепое прикосновение подсказало, что кожа ее цвета лунных лучей, цвета дыхания зимы. Я провел рукой от бедра к ягодицам и ниже, где почувствовал пылающий костер, - она же не отстранилась, позволяя мне проникнуть глубже. На время глаза мои ослепли, все зрение ушло в кончики пальцев, пока наконец я не взглянул в улыбающееся лицо.
- Я карманник, - ляпнул я сдуру, она же в ответ:
- Ну вот, ты и залез в мой кошелек. Что теперь?
Я отвел ее в свою мастерскую, но в ту ночь мы не были близки, хоть одежду она сняла. Она крутилась на веревке под потолком, я рисовал и рисовал, схватывая ее лицо. Потом в ход пошли краски. Ее разметавшиеся волосы... В мире нет ничего подобного, разве что солнце.
- Только больше она не кажется тебе красивой.
- Я послушен зову сердца. Сердце следует велению глаз.
А глаза переметнулись дальше.
Постепенно Пико перезнакомился со всеми шлюхами заведения: с верзилой с ляжками как тыквы; с хорошенькой карлицей; с обладательницей трех грудей; с девушкой, расписанной с ног до головы татуировками цветов, похожей на сад в человеческом обличье; и с мускулистой, точно каменщик, и с безногой. С той, что носила намордник, дабы не вцепляться в горло клиенту; и с девчушками, чьи груди лишь обозначились под блузками; и с тучными, страдавшими одышкой; и с тощими, как скелеты. С теми, чьи атрибуты - плети и крюки, или метелки из перьев для пыли, или мягкие хлыстики с бронзовой рукояткой, - с поставщицами боли, ужаса, ласки.
Он был их домашним любимцем, занимавшим клетку, подвешенную над ареной для их цирковых номеров; при встрече в коридоре ему подмигивали и улыбались, угощали лакомствами - собственноручно приготовленным печеньем и марципанами. На их щедрость он неизменно отвечал любезностью, но на прогулках по-прежнему составлял компанию только Солье.
Одна Нарья не улыбалась ему и не переступала порог его комнаты, хотя он часто перехватывал ее взгляды из углов, а с наступлением темноты замечал в оконном проеме силуэт, обозначенный только разгорающимся и гаснущим огоньком сигареты.
Прошло две недели, как он обосновался в борделе, когда однажды вечером он обратился к Солье.
- Книги, - попросил он. - Мне никак нельзя без книг.
И она отвела его к знакомым торговцам книгами, где Пико выкинул свой заработок на покупку нескольких томов, проглоченных за пару дней, после чего вновь явился с просьбой дать в долг для новых приобретений. Она расхохоталась от такого ненасытного аппетита и, бросив штопать один из своих кричащих нарядов, встала со стула.
- Идем со мной, - сказала она.
Следом за ней он прошел через вестибюль, пустынный в этот ранний час и хранящий следы ночных трудов: помаду на ободках бокалов, переполненные пепельницы. Она привела его в маленький треугольный чулан под лестницей, где зажгла свечу и откинула люк в полу, открыв черную, затхлую яму. Они спускались в холодную тьму, отблески пламени играли на осклизлых камнях. Спешащие по своим мерзким делам крысы украдкой оборачивались через плечо, тараканы сновали по стенам, будто сгустки давно засохшей крови.
