Екатерина Казакова - Пленники Раздора (СИ)
— Чудно… — послышался из-за спины колдуна голос целителя. — Здорова девка. А отчего у неё жар — не пойму… Ты часом не донимал её? Может, обидел как? Бывает с ними такое…
— Какое? — разозлился крефф. — Уж не первый день то полыхает, то снова скачет, как коза. Нынче, вон, совсем плоха. Ты лекарь или нет? Чего делать, скажешь? Колыбельными мне её пользовать что ли?
Ихтор покачал головой.
— Оставляй тут. Пусть будет под приглядом. Я к ней выуча приставлю следить, малиной поить, мёдом потчевать, глядишь, и пройдет всё. Ну и ты… помягче с ней.
— Я её тебе сюда на руках принес, уложил, раздел, — начал перечислять обережник. — Куда уж мягче-то, а?
Ихтор задумчиво кивнул. И впрямь, всё совершенное было для колдуна сродни подвигу нежности.
А Донатос поглядел на раздетую дурочку и не удержался — прикрыл её отрезом чистой холстины, лежавшим на одной из полок.
— Пойду спать. Завтра утром загляну.
Ихтор кивнул и снял с подоконника кошку. Погладил между ушами, отчего Рыжка довольно зажмурилась.
— Иди. Ежели что, я за тобой пришлю.
Колдун кивнул и вышел.
Спать.
Небось, с утра Клесх соберёт всех, будет пряники раздавать за Беляна. Лишь теперь крефф понял, что ни у кого не поинтересовался ни судьбой кровососа, ни обстоятельствами его побега. Ничем. Весь отдался хлопотам о своей дуре. Донатос даже не заметил, что почему-то впервые, хотя и всего лишь в мыслях, назвал Светлу своей.
* * *Лют дрых, распластавшись на лавке, когда дверь его узилища распахнулась и на пороге возникла Лесана.
— Одевайся, — она положила стопку одежды на край стола.
Оборотень в ответ пробурчал что-то невнятное и отвернулся к стене.
— Эй, — обережница позвала громче. — Я говорю, тебя Глава хочет видеть.
Волколак в ответ зевнул и буркнул:
— Чего ему на меня глядеть? Соскучился что ли?
— Одевайся, — повторила Лесана.
— Вот есть же злобные девки! — сердито выдохнул оборотень. — И Главе-то вашему не спится! Утро же ещё…
Он недовольно бубнил, но всё-таки взял одежду и начал собираться. Обережница в темноте не очень хорошо разглядела его спину — зажила или нет, но двигался Лют легко, стало быть, раны не донимали.
— Я ведь говорил, что на волках все заживает быстро, — весело сказал оборотень.
Вот как он догадался, о чём она думает? Девушка угрюмо промолчала.
— Так что там Глава-то хочет? — спросил тем временем Лют.
— Да, небось, узнать, зачем ты его дочь на задний двор приглашал, — ответила Лесана.
Волколак замер. А потом медленно повернулся к собеседнице, забыв одеваться дальше — голову в ворот рубахи продел, а рукава так и остались болтаться.
— Кого? — переспросил он.
— Дочь. Клёну, — ответила девушка, в душе радуясь, что он, наконец-то, растратил самообладание и привычную насмешливость.
Просчиталась. Вместо того чтобы напугаться, смутиться или растеряться, Лют вдруг заливисто расхохотался. Лесана никогда прежде не слышала столь беззастенчивого, а самое главное, заразительного смеха. С одной стороны ей тоже стало почему-то смешно, с другой захотелось дать пленнику подзатыльник, чтобы успокоился. Ведь не о безделице говорят, о дочери Главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождешься, не то что улыбки. А этот, чуть что — покатывается. Смотреть противно.
— Чего гогочешь? — удивилась девушка. — Что тут смешного?
Лют успокоился и совершенно серьезно ответил:
— Клёна вашему Главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну, или обрадовать.
— С чего ты взял? — удивилась Лесана, а сама, к стыду своему подумала, мол, неужто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.
— Она им не пахнет, — тем временем пояснил Лют. — Она ему чужая. Как ты или я.
— Она — его падчерица, — сухо произнесла обережница. — Единственная, кто выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена беременная умерла всего месяц назад. Он и попрощаться не успел с ней — по требам ездил.
Девушка говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалось. Однако становилось понятно, что именно сейчас Лют ей глубоко неприятен, словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.
Волколака это не пристыдило. Он лишь развел руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.
— Не повезло. А на меня ты чего сердишься?
Лесана и впрямь не понимала — чего, потому ответила просто:
— Да все вы — семя проклятое.
Лют хохотнул и взялся вязать обмотки:
— Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.
— Чего-о-о? — обережница даже растерялась от такой дерзости.
— А что? Сама посуди — днем я сплю. Жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее — я в самой силе. Опять же места в избе мне много не надо. Могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристегивать, так и гулять не стану. Буду верным. И всегда рядом. В мороз об меня греться можно. А коли вычесывать, так ещё и носков навяжешь. Я — подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. А в тебе просто злоба говорит. Или зависть.
Он подмигнул собеседнице, а та насмешливо ответила:
— Куда там. Зависть. Чему завидовать? Что ты однажды жене голову откусишь, не удержавшись?
Мужчина посмотрел на неё укоризненно:
— Зачем же мне жене голову откусывать? Что я — припадочный?
Лесана выразительно пожала плечами:
— Припадочный или нет, а Главе очень любопытно — зачем ты его дочь обхаживал?
Волколак покачал головой:
— Уж вы меня и в чулан заперли, и ошейник нацепили, и заклинаньями по рукам и ногам сковали, а всё одно, подвоха ждёте. Вот он я — весь ваш. Спросит — отвечу. И дочь я его не заманивал. Первый раз она заблудилась и случайно во двор вышла. А что ж мне не поговорить с красивой девкой? Второй раз, правда, сама пришла, да и то через день. Видать, от скуки. А третий — с подружками прибежала, когда от Беляна спасалась. Ну и чего я сделал не так? Надо было её в первый раз прогнать? Сказать, что я оборотень? Чтоб она на всю Цитадель голосила? Это бы Главе твоему понравилось?
Обережница ответила:
— Надо было сказать правду. А не смущать девочку. Ей и без того несладко.
— Ладно, — легко согласился Лют. — Правду, так правду. Я пленник — делаю, что велят.
Почему-то Лесана почувствовала подвох в этих его словах.
