Дарья Вишневская - Забытая сказка
— Мое сердце горит, — сказал он, когда скрипка замолчала и буйный шквал аплодисментов достался скрипачке.
Тантра глянула на нее. Стройная девушка невысокого роста, рыжеволосая, вполне обычная, разве что владеет чувствами.
— Поговаривают, та скрипка, которая у нее в руках, изготовлена братом Первоначального и заклята иметь какую-то магическую силу, но это слухи, — шепнул Грэт.
— Над моей душой она имеет власть. Никогда не думала, что музыка может довести меня до такого состояния, — призналась Тантра. — Как звать эту девушку?
— Кажется, Дирока. Да, точно, — вспомнил Грэт. — Юлиус рассказывал мне о ней.
— Играет она просто… у меня нет слов.
— При жизни она была лучшим мастером, настолько нравившимся Первоначальному, что он сам обратил ее в вампира, чтоб она не умирала. И вот уже тысячу лет она совершенствуется.
Тантра залюбовалась этой девушкой, быть может, на лицо вполне обычной, но скрипка в ее руках превращала ее в королеву.
Заиграла следующая мелодия, чуть быстрее. Дирока не должна была петь; здесь басил мужчина-вампир. Голос его вначале был тих и едва-едва слышен за аккомпанементом, но когда вся нечисть разделилась на пары, вампир на миг замолк, а потом его бас, низкий и громкий, заполнил весь зал, отражаясь от стен, и мелодия понеслась, ударяя по душе резкими перекатами.
И начался танец. Тантра не танцевала до этого никогда в жизни, но когда ее обхватили ледяные руки Грэта, она забыла и об этом, и о своих печалях и страхах, ей хотелось вечно нестись в этом танце и чтоб эти холодные родные руки сжимали ее.
Дирока и вампир пели что-то вместе, и от их пения, чистого и зловещего, хотелось умереть.
Тантра опустила голову, исподлобья разглядывая остальные пары. Вот Ванесса и Упырь. Тантре стало грустно, когда она внимательней всмотрелась в эти лица, и она впервые задумалась о бессмертии. Если ты смертен, каждый день твой может стать для тебя последним, ты это знаешь и потому стремишься интересней и красочней прожить эту жизнь, но когда и позади тебя, и перед тобой лежат тысячелетия, то, как выразился Граф, «жизнь теряет свою ценность, ибо чего стоит один хорошо проведенный день, если впереди их бесчисленно. Не счастье это вовсе, а мучения, и я предпочел бы смертную жизнь бессмертной».
«Граф прав», — подумала Тантра и перевела взгляд дальше. Ее глаза остановились на Малии и Гекторе. Вот уж воистину пример счастливой семьи! Быть может, Ванесса и Упырь красивей, но нет в их глазах той всепоглощающей любви и заботы, которая светится в глазах вервольфьей царственной четы.
Ее мысли да и взгляд с вервольфьей царской четы перешли к Юлиусу. Он сидел на диване, у стены, и в свете свечей ей показалось, что в глазах вампира блестят холодные слезы. Он стиснул зубы, взгляд его потух, но одна-другая капля все ж прочертила борозду на его серой коже. Жалостно Тантре стало, и она с поспешным стыдом отвела глаза — будто сунула нос в чужую тайну.
Красив был король Марет на троне. Излишняя бледность, глубокие глаза и тонкие черты лица наводили на мысли о его смешанной крови, но необычайно привлекательным делали они маленького мальчика. С возрастом он будет становиться еще красивей и все более похожим на Первоначального — так заключила Тантра. И опять ей стало жаль его, вынужденного отказаться от детских забав ради какой-то короны. Сейчас он, быть может, и не осознает…
«Загадочная она все же, эта нечисть. Они не столько злы, сколько озлобленны, а между этим глубокая пропасть», — подумала Тантра и крепче прижалась к холодному телу Грэта. Он казался ей таким родным…
— Устала? — заботливо прошептал вампир.
Тантра, помедлив чуть, кивнула.
— Я бы не против присесть и просто послушать музыку, — сказала она, и Грэт повел ее к диванам, креслам и столам.
Они располагались довольно далеко от балкона и оркестра, поэтому здесь музыка была не столь громка. Искусственные цветы оплетали беседку, и Тантра с Грэтом нашли себе там прибежище подальше от танцующих.
Некоторое время они молчали, думая каждый о своем. Потом Грэт негромко рассмеялся.
— Что такое? — встревожилась Тантра.
— Это ведь большая редкость. И мне невероятно повезло. — Будь он жив, он бы вздохнул, но воздух не нужен навеки сжавшейся груди.
— О чем ты?
— Я не представляю себе, что бы было, не ответь ты мне взаимностью. Я бы выл, как мой друг Гектор, только он воет от счастья, а я бы — от тоски.
— У тебя впереди бесконечные тысячи лет. Постепенно я бы стерлась из твоей памяти, — сказала Тантра, чувствуя всю ненужность своих слов.
— Может, стерлось бы твое лицо, твой голос, твое имя даже, но все, что связано с тобой, эти чувства… это будто часть меня… — Грэт потряс головой. — Когда я умер, я подумал, что больше ничего земное не будет иметь для меня значения. Двести с лишним лет так оно и было, я думал о своей, как нас называют, шайке, о стае вервольфов, о друзьях, о себе и крови в конце концов. Может, во мне не было зла, но и света тоже не было. А теперь я чувствую, будто в моей душе что-то оттаивает. — Грэт поднял глаза. Казалось, его смутило то, что он открыл свое сердце.
Тантра долгое время молчала, с нежностью разглядывая кривоватые черты вампира. Стоило ей закрыть глаза, и они всплывали перед ее внутренним взором, одновременно обжигая и охлаждая сердце.
— Вот я и говорю, это большая редкость, что ты ответила мне. Или не ответила?
Тантра вскинула возмущенно глаза, и Грэт рассмеялся вновь.
— Такая редкость бывает только в сказках. Обычно в настоящей жизни любит только один, другой же притворяется или обманывает себя, ибо нет другого выхода, хотя на самом деле… Эх, жаль, нельзя читать в чужих душах, тогда б на земле царило бы полное понимание.
— В моей душе ты бы прочел… да ты сам знаешь, и нечего мне повторять тысячный раз. А насчет редкости — да, взаимность это такая вещь. Поэтому люди часто бывают несчастны. Потом они погружаются в море бесполезных забот или развлечений…
— Но обида остается на всю жизнь. Знаешь, как шрам, который, может, обычно и не причиняет беспокойства, но иногда он раскрывается и кровоточит. И тогда охота выть и грызть зубами стенку.
— Ты явно испытал то, о чем говоришь, — с беспокойством заметила Тантра, и Грэт слабо улыбнулся.
— Я ведь тоже когда-то был смертен, и то, что сейчас кажется мне смешным, было смыслом моей жизни.
— Может, через тысячелетия ты со смехом вспомнишь и обо мне.
— Нет, это другое, — серьезно сказал Грэт. — Скоро мне исполнится триста лет, и это в несколько раз больше того возраста, в котором я умер. Я уже и смотрю на эти вещи по-другому. Кстати, через тысячелетия я не буду вспоминать о тебе…
