Александр Кондратьев - На берегах Ярыни
"А что, если завистница Степка успела нажаловаться, что я ее видала и показала Максиму, как она кровь через красную опояску выдаивает? Будет мне тогда выволочка!.. Или если Сам прилетит и меня к себе в невесты выберет?! Редко, говорят, кто без крика такую страсть и муку вынести может… Потом на чем еще лететь? Кочергу украсть могут. У меня новая, железная… Непременно польстится какая-нибудь шкура. Помело, того и гляди, подменят ненароком. Сядешь впопыхах на него верхом при разъезде, а оно — чужое, и принесет тебя в чью-нибудь хату верст за сто. Беги потом, расспрашивай оттуда дорогу!.. Да и хорошо еще, если в той же хате не пришибут, когда явишься… Насажу-ка я веник на старый ухват! Авось не подменят, пока я плясать буду… А уж и попляшу же!.."
Заблаговременно вынула ведьма из сундука большую глиняную белую банку с пахучею мазью, приготовила горшочек для кипячения в нем волшебного снадобья, заморила в чугунке углей; хотела было подвести себе сажею глаза и без того черные брови, но вовремя вспомнила, что вспотеет, вдыхая колдовские пары, и сажа потечет тогда по лицу. Пришлось отказаться от наведения красоты. "И так лучше всех буду, пожалуй, — думала ведьма, стараясь припомнить, кто может с нею соперничать красотою на шабаше. — Разве что та, белокурая, с господской прической и складками на боках от корсета… Только та тоща слишком… Вряд ли кто, кроме Самого, на нее польстится. А если Он и позарится, туда ей и дорога!.. Брать ли чего съестного на шабаш, для ужина? Сало у меня есть, да оно соленое. Если его принесешь, так побьют еще. Черти соли не любят. Простого нашего хлеба тоже нельзя. Там нужен особый… Захвачу с собою колбасы колечко и бутылку сегодняшнюю… А как их взять-то? Карманов-то ведь на теле нетути… Колбасу можно, конечно, на ухват продеть, а бутылку тогда все-таки в руках или поу мышкой держать придется… Нет, еще разобьется, пожалуй. Воткну ее в помело и завяжу… Не забыть бы только смазать то и другое", — думала ведьма.
Между тем наступили сумерки. На кутку печи у Аниски давно уже были разложены угли и заготовлен горшочек с зельями, залитыми водой… Ведьма завесила окна, подошла к выходным дверям, отперла их и долго прислушивалась, стоя в сенях.
Где-то на окраине деревни смолкли уже девичьи песни. Раз только визгнул кто-то деланно-испуганным голосом на огородах, несколько голосов загоготала в ответ, и снова все стихло. На глади ночных летних небес теплились уже ясные звезды.
— Светловато, — задумчиво покачав головою, пробормотала Аниска. Но потом успокоилась: — С дымом из трубы вылечу. В дыму, говорят, незаметно…
Ведьма вернулась в избу. Заперла за собой на крюка обе двери. Насадила прочно большой веник на палку ухвата. Внутрь этого веника вставила она и привязала крепко веревочкой бутылку с водкой. На один из рогов ухвата накинула, тоже привязав для верности, кольцо колбасы. Затем Аниска перегребла угла из кутка на припечку, подбавила новых, раздула и вновь поставила на них горшочек с варевом.
Когда вода стала согреваться, Аниска еще раз проверила, хорошо ли занавешены окна, и начала раздеваться. Слышно было, как шуршат снимаемые юбки и кофта с рубахой; стукнули, упав около лавки, сапоги. Мелькнули при розовом свете раздуваемых углей наклоненное к ним слегка покрасневшее лицо, розовеющая шея и плечи…
Вода уже закипала. От горшочка поднимался пока еще не сильный, скорее приятный для обоняния, чуть-чуть смолистый, слегка дурманящий пар.
— Будет завтра трещать моя головушка, — вздохнула Аниска и потянулась к банке с мазью.
Мазь пахла еще сильнее, хотя несколько иначе, нежели варево. Ведьма натерла себе виски, за ушами, шею и грудь, под мышками, ладони, ступни и другие места. Жирное снадобье жгло и холодило одновременно…
Были старательно смазаны затем палка и железо ухвата. Рука ведьмы прошлась и по венику, и по колбасе, и по бутылке с водкой. Обе ладони были вытерты после о волосы.
— Пора! — Аниска перекинула ногу через прислоненный к печи ухват с помелом. Держась левою рукой за железо рогача, а правой за выступ припечка, она стала вдыхать в себя пар, густо подымавшийся теперь из горшочка.
В голове ведьмы скоро стало кружиться, в теле чувствовались необыкновенная, почти невесомая легкость и какая-то слабость, соединенная с неукротимо влекущим порывом в пространство. Ноги стоявшей все время на цыпочках Аниска устало подогнулись, сердце замерло в ней, в глазах потемнело, и, чувствуя, что она падает в какую-то бездну, колдунья потеряла сознание…
Это состояние длилось один только миг. В следующее мгновение ведьма ясно ощущала, что она не падает, но стремительно подымается вверх, летит на своем рогаче-помеле на заветную Осиянскую гору…
Тело Аниски обдавала ночная прохлада; в ушах свистало, не то от быстроты полета, не то от встречного ветра, трепавшего ей распустившиеся по воздуху косы. В глазах, подобно искрам, мелькали частые, очень яркие звезды. Где-то далеко-далеко слышался растущий по мере приближения шум и грохот призывного бубна…
Вот вдали сверкнула внизу не похожая на звезду ярко-красная точка, разросшаяся потом в целое сплетены костров. Подлетев к ним ближе, Аниска разглядела, что костры эти образуют собою причудливое соединение круга с четырехугольником. Видно уже было, как взмывают к небу и лижут, колеблясь, ночную мглу алые языки этих призывных огней.
Сжимая руками ухват, пятками охватывая помело, среди воя и визга подобно ей летевших отовсюду на сборище коддуний и духов, с замиранием сердца мчалась Аниска на ночное бесовское празднество. "Гуляй, бабуся!" — пронеслось в ее голове слышанное где-то восклицание, в то время как все ближе и ближе вырастало прея нею сверкавшее кострами бесплодное плоскогорие Осиянская гора, где уже видны были кривлявшиеся и бегавшие со страшными воплями существа…
Ноги Аниски плавно, без всякого ушиба, коснулись земли. Поставив свое рогатое помело к большому камню, около которого уже были прислонены несколько пестов и веников, две-три кочерги, с дюжину рогачей, небольшое корыто, скамьи и другие приспособления для ночного полета, ведьма нагнулась и шепнула, обращаясь к своим ухвату и венику:
— Стойте здесь и ждите меня, а чужим не давайтесь.
Неподалеку от нее средних лет смуглая баба собственным длинным волосом привязывала, тоже с наговором, к одинокому кусту у терновника хлебную лопату, на которой только что прибыла.
Поправив свои растрепавшиеся косы и отвязав затем бутылку с водной и колбасу, молодая ведьма легкой походкой направилась с веселой улыбкой к ярко пылавшим кострам.
Ее обогнала, приплясывая и похлопывая себя по отвисшим заду и животу, седая, слегка хромавшая, казавшаяся пьяной, растрепанная старуха. Выскочивший из-за поворота вьющейся между больших камней тропинки молодой черт на собачьих ногах, но одетый в господское платье и даже с соломенной шляпой на полузверином лице, любезно, но и больно ущипнул ее сзади. Старушка взвизгнула, точно от испуга, но затем засмеялась дребезжащим деланным смехом и заговорила с нечистым, как со старым знакомым. Тот обнял старую ведьму и, виляя собачьим хвостом, повел ее к кострам.
