Ник Демин - Туман. Квест «Похититель Душ» 1
— Так может эту штуковину кто из наподдавших забрал с собой? — я прямо чувствовал, что мой голос дрожит.
— Нет, — Карп гаденько улыбнулся. — Нападавших нашли всех… и те им подробно все рассказали… в общем они не брали, хотя и искали. Вот, а теперь встает вопрос, куда делся артефакт? — и он уставился на меня, высасывая из меня всю душу.
Плохо, что у меня хорошее воображение, потому что мне моментально поплохело.
— А что ж артефакт в пеленках то не нашли? — слабым голосом спросил я, стараясь перевести разговор на другое.
Карп раздраженно махнул рукой:
— Тебе оно надо? Магия хитрая замешана, с некромагами связанная, что то про новорожденных младенцев, кровь и продажу души. Тебе не надо. Если на костер не собираешься.
— Так, наверное, надо ребенка то с матерью искать, она ж его не бросит, тем более если приличная, а не на продажу рожает, так что бабу искать надо — снова вылез я с рационализаторским предложением.
— Выловили тут одну… маги подсуетились… так вот, точно сказать ничего не смогли, но забрал кто-то ребенка и унес с собой. А с ним унес и кое-что важное, артефакт один. Так вот найти и вернуть надо. Один из вариантов — ребенка найти, а по нему на нового хозяина артефакта выйти.
— Ты думаешь я просто так перед тобой распинаюсь, а? — он снова выворачивал меня наизнанку. — Ты последний остался в этом квартале, кто учеников берет, да и с дрожащими якшается, а они ни с кем больше не разговаривают. Ты поспрошай, милай, поспрошай…
Когда Карп переходит на такую речь, то с ним надо быть очень осторожным.
— … а то не ровен час заинтересуюсь я, твоими делишками под моим носом — и всё.
Можно было и не угрожать, мне и так от страха плохо и сочтя, что еще напугал меня не до смерти, спросил:
— Ты помнишь Его Святейшество?
Схватив мое лицо в пятерню, он не сильно, но гадливо оттолкнул меня в угол комнаты. Я свернулся клубком, скуля и пытаясь спрятаться, сознание опять уплывало, а наверх всплывали воспоминания о пронзительном голосе, который вдавливался в меня, ввинчивался в черепную коробку, заставляя раздирать голову руками, чтобы выпустить его наружу.
— Вижу, что вспомнил, — тяжело сказал он. — Так вот, если тебе принесут еще кого-нибудь в «ученики», то ты возьми, а потом позови меня. Или еще что интересное услышишь. Скажешь Пабло, если что…
Пожевав губами и еще подозрительно посмотрев на меня, Карп ушел, глянув на ребенка и отчетливо пробормотав:
— Мразь.
Только сейчас заметив что держу кубовый остаток, как раз и содержащий в себе самые сильные мутагены, причем нерегулируемых мутаций, я с омерзением отставил его в сторону. Чтобы успокоиться мне пришлось даже воспользоваться своей продукцией. Взяв маслянистый остаток, не прошедший ниже верхнего слоя, я сделал глоток. Просто на автомате — в руках стакан — надо выпить. Вот какую штуку сыграло со мной подсознание, вытащив воспоминания из первых дней нахождения в этом мире. Воспоминания, которые я думал, что похоронил навсегда.
* * *Карп ушел, а я опять наматывал километры по комнате, обдумывая прошедший разговор.
— Позарился на халяву, идиот. Вполне ведь мог парочку прикупить среди бедноты, мало ли народу желающих толкануть собственных детей и подняться на этом. Даже в моем мире хватает моральных уродов, а уж здесь то, это в порядке вещей. Самое интересное, что все это быдло, привыкшее орать, но не привыкшее работать — привычно осуждает рабство и прикрывает сбежавших рабов, но с удовольствием продает своих детей. Причем все это реализовано вполне законно. Так называемый институт учеников, когда человека отдавали в рабство человеку. Ничего страшного не было бы, если бы не одно но. На время учения мастер становился вторым отцом, а родителям здесь разрешалось делать с ребенком все что угодно. Хорошему мастеру платили деньги, лишь бы он взял ребенка в ученики, причем суммы были очень немаленькие. И со стороны порядочного общества все было прилично, действительно, как обучить молодого человека, если он не подчиняется мастеру? Но если мы заглянем с изнанки, на которой я живу, то увидим следующее: то же самое быдло, которое есть и в нашем мире, торгует своими детьми. Только наши, родные люди, плачут перед телевизионными камерами со словами: " Я хотела, чтобы мой ребенок ни в чем не нуждался…», проливая крокодиловы слезы и требуя отдать ребенка им, а нам предлагая забыть все, как дурной сон. Здесь поступают честнее — нищие не воруют детей. Зачем? Когда можно купить, извините, ошибся, взять в «ученики», совсем недорого шестимесячного младенца, и посадить с ним смазливую, очень молодо выглядящую шлюху, или отупевшую от пьянства тварь в виде женщины, можно даже нанять его собственную мать. А что видим мы? В воскресный день, когда душа поет и хочется делать добрые дела, мы идем: кто в церковь, кто на рынок и вдруг! Видим чудесное кроткое создание, с огромными, на поллица глазами, заполненными слезами до самых краев, с маленьким ребенком на руках. Которое пытается набрать немного денег, чтобы купить молока младшей сестренке, ну или братишке. Если вы начнете её расспрашивать, то получите жалостливую истории, о семье, мирно жившей собственным трудом в пограничье. О набеге орков, о вырезанном хуторе, о закопанных «вот этими маленькими ручками» родителях и младших сестренок.
Или вы увидеть суровую крестьянскую женщину с натруженными руками и немного отекшим от горя лицом, маленький ребенок на руках, полная безнадега во взгляде затыкают вам рот, просто элементарно вы понимаете, что у этой женщины большое горе и считает себя обязанным хоть как-то помочь ей.
Больше всего меня в таких доброхотах поражает, что они не обращают внимание на самого ребенка. Ребенок бывает нужен орущий и не орущий. Во втором случае гораздо проще, напоил его ромом и все — он не издаст не звука. Если же нужен управляемый, то тут сложнее. Можно использовать тряпочку с той же смой завернутой травой зо-зо пока ребенок сосет он молчит, но стоит вытащить — начинает орать. Ребенок подыхает в течении пары-тройки месяцев, некоторые выдерживают до полугода.
С более старшими детьми тоже не все здорово. Можно купить, опять извините, «взять в ученики», ребенка постарше, годовалого, например. Убогие святой Петры, наловчились уродовать человека так, что на выходе получаются стопроцентные уроды. И мы жалеем их и подаем…
Я на секунду остановился и прервал свою обличительную речь, которую мысленно проговаривал, словно репетируя свои оправдания на суде, отвлекая от собственных прегрешений. Это все фигня, надо остановиться и трезво прикинуть.
— Карп, смотрящий в нашем районе, ничего не делает просто так, а уж тем более ничего не проходит мимо его взора. Если я решил, что все мои действия не заинтересовали его, то я глубоко ошибаюсь, что он и доказал придя ко мне. Следовательно я заслуживаю внимания с его стороны. Как и всякий честный негоциант, он с презрением относиться к шакалам типа меня и таки да, я его понимаю, сам иногда с презрением отношусь к себе, что нисколько мне не мешает продолжать заниматься своим бизнесом. Если считать, что он не заметил ребенка и не будет интересоваться откуда он взялся, то надо быть круглым идиотом, тем более я засветился на рынке, покупая еду и выспрашивая о кормежке. Если он смог это выяснить, то и другие могут, а если я еще раз попаду в лапы того человека, то я уже точно не увижу света белого. Подбросить ребенка — невозможно, с него могут считать меня на счет раз. Убить — тем более, сейчас меня связывают с ним, да и по трупам — как то они сохраняют последние самые сильные предсмертные переживания. А если меня потом найдут, то доказать, что я не осел, будет затруднительно. Сдаться — исход точно такой же, как и в первых двух случаях.
