Ольга Громыко - Путница
После полумрака подземелья солнце слепило до слез, а воздух казался теплым, словно парное молоко, и таким же душистым. Как, оказывается, прекрасен мир, когда ты его покидаешь! Сразу и воркующих голубей начинаешь замечать, и собачья колбаска на мостовой становится такой трогательной…
Процессия поднялась на помост. Глашатай громко, со вкусом и выражением, зачитал приговор.
Жар жадно высматривал Алька. Если у этого гада есть хоть капля совести, он обязан прийти им на помощь! Всего-то четыре стражника охраны, глашатай и палач, толпу же можно в расчет не брать, в ней от силы пара храбрецов найдется, остальные с визгом и улюлюканьем раздадутся, давая дорогу.
Рыска молчала. Ей страшно было так, что в глазах чернело, самую малость до обморока не хватает. Хоть бы Альк не пришел! Он же сумасшедший, крысиный волк, – чего доброго, ворвется на площадь с каким-нибудь серпом или граблями и устроит резню, как на поляне. А тут женщины, дети… да и стража – она же не виновата, что ей велели охранять приговоренных! Уклониться от боя стражники не имеют права, а значит, полягут все.
Наверное, можно было попробовать использовать дар. Но девушка так устала и отупела от пережитого, что даже не пыталась барахтаться. Будь что будет, значит, такова воля Хольги.
В жиденькой толпе не мелькнуло ни единой белой макушки. Да и вообще народу собралось мало – подумаешь, каких-то бродяг вешают. Вот если бы хотя бы колесовали или за ребро… а тут пять щепок всего удовольствия.
Зато в первом ряду стоял племянник Матюхи, глядя на приговоренных злыми опухшими глазами.
Это было так обидно и нечестно, что вырвало Рыску из оцепенения.
– Неправда, мы твоего дядю не убивали! – крикнула она, шагнув к краю помоста. Стражник поймал ее за связанные руки, оттащил назад. Девушка споткнулась, упала на колени.
Парнишка потупился и попятился. Толпа заворчала. Начались перешептывания: «А с виду такая молоденькая, может, и не врет…»
– Ага-ага. – Палач почесал под мышкой. – Мы тут только невинных каждый день и вздергиваем.
Послышались смешки – большинство зрителей тоже были настроены скептически. Чего только перед казнью от страху не наговоришь, самой пресвятой Хольгой прикинешься.
– Конечно, невинных, – нахально подтвердил Жар. – У виновных-то есть чем от наместника и судей откупиться.
Симпатии толпы снова переметнулись на сторону осужденных. Косого наместника, несмотря на все его усилия по возвеличению Зайцеграда (а может, как раз благодаря им), в городе терпеть не могли, а продажность судей ни у кого не вызывала сомнений.
– Ну так молитесь Богине, – ехидно посоветовал палач. – Она небось гибели праведников не допустит. – И кивнул стражникам: мол, давайте поскорее избавимся от этой обузы, пока лишние слухи не поползли.
Страсть Румза к чистоте и порядку проявилась даже здесь: палачу не приходилось возиться с вышибанием пеньков из-под ног осужденных – достаточно было дернуть за выкрашенный красным рычаг, как кусок помоста эффектно проваливался. На виду оставалась только верхняя половина повешенного. Когда она переставала дрыгаться, тело подтягивали вверх и оставляли на всеобщее обозрение и глумление до завтрашнего утра. Дольше редко: господин наместник ненавидел трупный запах и требовал убирать место казни ежедневно.
Обычно преступников казнили по одному, но дело было скучным, и палач торопился домой. Жара с Рыской поставили рядом, накинули им на шеи петли из толстой гладкой веревки – чтобы именно удавила, а не сразу сломала позвоночник. Девушке из милосердия надели на голову мешок. Рыска честно пыталась молиться, но ничего не получалось. Мысли путались, слова забывались, будто Хольга, оскорбленная ночным злодейством, отвернулась от заблудшего чада – а для Сашия, видать, девушка была слишком мелкой добычей.
Палач дернул за рычаг.
Пол провалился, и осужденные вместе с ним. У Рыски в животе екнуло, потом веревка впилась в горло, беспощадно его стиснув – но совсем ненадолго.
Падение продолжилось. На ногах девушка не устояла и упала на бок, больно им ударившись. Петля на шее расслабилась – все еще давила, но уже не душила вчистую. Больше плотный мешок мешал. Рыска затрясла головой, сбрасывая его, и обнаружила, что лежит на толстом слое песка под помостом. Рядом судорожно откашливался Жар. Сбоку, в щели под досками, виднелось множество всевозможных ног: и тощие, и толстые, и босые, и в башмаках, и даже рыжие собачьи лапы, две штуки – видно, передними псина оперлась о стенку.
Следом за повешенными в провал спрыгнул обескураженный палач, ухватил конец свисающей с Рыскиной шеи веревки. Причина ее возмутительного поведения обнаружилась сразу.
– Вот твари!
Веревка оборвалась у самой балки – в месте, где никто бы не подумал проверять (обычно у самой шеи на прочность дергают), зато незаметно подгрызть удобнее всего.
– Я же ее лучину назад завязывал! – не укладывалось в голове у палача. – И не отходил никуда!
Отходить-то не отходил, но и неотвязно не пялился. А вытянувшейся в струнку крысе ничего не стоит взбежать по потемневшему, цвета ее шерсти столбу.
В дырку спрыгнул глашатай. Вид у него был испуганный, шапка куда-то исчезла.
– Ты чего, ополоумел?! – напустился он на палача. – Гнилье подвязал, а казенные деньги пропил?
– Глянь! – Тот ткнул глашатаю в нос размахренным концом. – Новенькая, салом смазанная! Тьфу, видать, крыса на него и польстилась…
– Я тебя самого сейчас крысам скормлю! Слышишь, чего люди орут?!
Жар с Рыской наконец отдышались и тоже прислушались.
– Свободу невинным! Свободу! – ревела толпа. – Хольга-заступница свою волю сообщила! Чудо великое явила!
– Наместник – душегубец! – тонко взвизгнул кто-то, но его не поддержали. Хольга Хольгой, а наместник наместником.
– Чудо, мать его… – прохрипел вор, пытаясь поддеть подбородком петлю. – К Сашию такие чудеса, я уже одной ногой на небесную Дорогу ступил, а сейчас по новой…
Но палач не спешил заново подвязывать веревку. И даже назад лезть не торопился.
– Свободу-у-у! – продолжали неистовствовать люди, так напирая на помост со всех сторон, что аж доски похрустывали. Потом раздался гулкий удар, за ним еще парочка. К дыре подкатился и упал булыжник из мостовой, глашатай еле отпрыгнуть успел.
Стражники растерялись. Их было всего четверо, никто ж не ожидал от обычной казни такого безобразия. К тому же Рыска слишком хорошо думала о бесстрашии стражей закона – еще немного, и они посыпались в дыру, как спелые груши.
– А ну живо вылазьте и проваливайте!
Не успела Рыска понять, чего от нее хотят, как ее с двух сторон ухватили за локти и вышвырнули обратно на помост. Жар выскочил сам, едва веревка с рук спала. Поддержал пошатнувшуюся подругу, оглянулся. Из провала на них мрачно глядели пять с половиной пар глаз. «Мы, пожалуй, тут пока посидим», – читалось в них.
