Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
Алексей долго расплачивался, озирался по сторонам, рассматривая чучела летучей мыши, совы и громадной жабы, стоящие на узкой полке под самым потолком и уже почерневшие от копоти, приценивался к собачьей желчи, не купил – дорого… Аптекарь потел от тщательно скрываемого напряжения.
– Может быть, у него понос? – предположила Саня, когда они вышли наконец из аптеки. На площади уже кто-то собирался жарить мясо, вздувая для этого скверный каменный уголь, но даже и с такой добавкой воздух казался восхитительно свежим. – И он просто не мог дождаться…
– У аптекаря? – усомнился Алексей.
– Кто бреет брадобрея? – Саня сделала движение рукой, будто вынимала из воздуха невидимое яблоко. – Впрочем, я не настаиваю… – шагнула чуть в сторону и сделала стремительное па неизвестного ей самой танца.
Она чувствовала себя удивительно. Будто полная сил, но одеревеневшая от долгого вынужденного лежания… нет – вырвавшаяся из засады… нет – бабочка, разорвавшая кокон…
В ней раскручивалась тугая пружина, и теперь нужно было только следить, чтобы пружина эта, не дай Бог, не сорвалась.
И в то же время где-то в подвалах души бился и просился наружу чёрный страх. Она знала, что он там.
За время их беседы с аптекарем площадь наполнилась людьми. Лавочники открывали свои лавочки, на простых столах расставляли вино и закуски. Кто-то торговал просто с табурета. Саня уже выяснила из разговора с аптекарем (он этого не говорил, но вовсе не обязательно произносить слова, чтобы тебя поняли), что живёт в городе семьсот одиннадцать человек, мужчин вдвое больше, чем женщин, детей мало, потому что многие рождаются мёртвыми или умирают в первые часы и дни. Есть люди по-настоящему богатые, почти как в прежние времена – это те, кто владеет делянами чистой земли; там они выращивают скот и кукурузу. Остальные, в сущности, работают на них и для них…
Она заставила себя перестать думать об этом – хотя, наверное, перестать думать было просто невозможно, и приходилось мириться с неизбежностью. Мир вокруг был видимостью, мгновенно застывающим миражом, и каждую новую деталь могли добавить лишь настоящие люди – в данном случае она и Алексей. Усложнять же этот кусочек Кузни не следовало, потому что искать выход в сложном мире, для которого не составлено карт, трудно… иногда – невозможно. Многие поплатились за безрассудство…
Но уж слишком щекотали ноздри запахи простых лакомств, лезла в уши варварская музыка механического пианино, подпрыгивали, зазывая покупателей, мальчишки в шутовских трёхрогих колпаках с бубенчиками… Ничего нельзя было сделать – разве что умереть. Мир строил себя сам и сам вытягивал ассоциации из почти безвольного, беззащитного подсознания – пока ещё медленно, но уже не слишком интересуясь мнением тех, кто бросил первый кристаллик в насыщенный рассол.
Алексей это тоже знал и понимал. Наверняка лучше, чем она, которая ещё не вполне умела пользоваться тем, что знала, что все годы изгнания… эмиграции, бегства?.. хранилось в её памяти, как в секретном фонде библиотеки. И теперь Алексей шёл сквозь веселую толпу, глядя поверх голов, непринуждённо покачивая лёгким длинным свертком и стараясь ничего вокруг не замечать… Впрочем, может быть, он просто размышлял или прислушивался.
Они совершили медленный, без малого часовой круг по площади и почти вернулись к тому месту, откуда начинали.
Воздух вдруг дрогнул и потёк. Все стали смотреть вверх. Саня тоже посмотрела вверх. Привычная уже дымка темнела на глазах, из-за островерхих крыш с оплавленными флюгерами веером тянулись чёрные крючковатые щупальца… Торговцы на площади хватали свой товар и исчезали. Скорее, скорее, бросил им кто-то, пробегая мимо. Многие люди спускались, вежливо толпясь, по каменной лестнице, ведущей в погребок под той странной вывеской "Братья и Сестры". Над дверью висел синий фонарь и медная пивная кружка.
Саня с Алексеем спустились последними. Маленький пузатый человечек, глянув на них свирепо, задвинул маслянистый засов. И буквально через несколько секунд по ту сторону двери раздался множественный шорох (ведро сухого гороха кто-то высыпал на железную крышу…), и дверь загудела от удара…
Начинался неожиданный и неурочный Бал Демонов. Никто живой, из мяса и костей, не мог уцелеть снаружи. Только те, о ком не говорят вслух. По крайней мере, так гласила молва.
Но здесь, по эту сторону железного засова, живым бояться было нечего.
Погребок имел форму кириллической буквы "П": у перекладины, за чёрной от времени и пролитого пива стойкой, неторопливо, но очень быстро распоряжался громадного размера старик с густыми снежно-белыми волосами, собранными на затылке в пучок, и густой короткой бородой; посетители хватали бокалы или кружки и уходили направо или налево, в длинные полутёмные коридоры. Впрочем, кое-кто оставался и у стойки, лишь сдвигаясь в стороны.
– Два зимних мне и портер для дамы, – сказал Алексей, когда подошла его очередь. – И соленых орешков.
– Орешков как таковых или одноименных сухарей? – неожиданно глубоким, поставленным голосом осведомился старик за стойкой. – Причём я бы порекомендовал сухари.
– Готов прислушаться, – улыбнулся Алексей.
– Вы первый день у нас?
– Да. И, не в обиду – последний. По крайней мере, в этом году.
– Это вы хотите купить дом покойного Малыша Маниона?
– Возможно. Я не знаю, кто был его прежним хозяином. Продаёт банк…
– Ну, естественно. В свое время они взяли за долги половину округи. Да куда – больше половины. Людям оставалось разве что рыть норы… Наверное, Бог услышал чью-то молитву, но в суть дела вникать не стал, а так – помавал шуйцею… – он изобразил этот жест, сопроводив его великолепным выражением полнейшего равнодушия на лице. – И пролился говённый дождь.
– Вы актёр? – с интёресом спросила Саня.
– Я прозываюсь виночерпием в этом старом вонючем погребе, хотя разливаю преимущественно пиво. Но да – прежде я выступал и на иных сценах, поболее этой. "Не постигай излучин бытия, не поступайся разумом и делом…" – пропел он негромко, но голос вернулся, отраженный стенами. – Лучший баритон Хаосской Оперы…
– Простите, – сказала Саня.
– Не за что, барышня, – опустил он голову. – Вот ваш портер. И орешки.
– Часто у вас… такое? – Алексей ткнул большим пальцем вверх.
– Год на год не приходится. Бывает, что и часто. Простите…
Он принял откуда-то сбоку пустую кружку, поставил её под кран. Тёмное пиво наполняло стеклянную посудину, выталкивая вверх поршень пены.
– Отойдём, – сказал Алексей. – Не будем мешать человеку.
– Вы не мешаете, – сказал виночерпий.
