Рик Янси - Ученик монстролога
— Что это такое? — требовательно спросил Доктор, указывая на горшочек.
— Суп, сэр.
— Суп?
Можно было подумать, он слышит это слово впервые.
— Картофельный суп.
— Картофельный суп, — эхом повторил он.
— Да, сэр. Я нашел в корзине две неплохие картофелины, и немного моркови, и луковицу. У нас не было сливок или мяса, так что я добавил в воду немного муки, чтобы суп был погуще.
— Погуще…
— Да, сэр. Мука, сэр… от нее суп загустевает.
— Мука.
— Это весьма неплохо, сэр, — сказал я. — Я пробегал мимо булочной, когда вы отправили меня на почту, но так как вы велели никуда не заходить, я и не заходил, так что хлеба к супу у нас нет. Поешьте…
— Я не голоден.
— Но вы сказали, мы должны пообедать, прежде чем отправляться в путь.
— Я знаю, что я сказал, — резко перебил он меня. — Мало что раздражает меня больше, чем собственные слова, повторяемые так, словно я не в состоянии запомнить, что говорил. Ты, а не я, не можешь запомнить, что было сказано. А сказано было, что ты должен поесть перед поездкой.
— Но я и ем, сэр.
— Боже мой! — воскликнул он. — У тебя что, мозги заплыли, Уильям Джеймс Генри? Может, у тебя психическое расстройство, о котором я ничего не знаю?
— Нет, сэр, насколько мне известно, нет. Я просто подумал, что вы не откажетесь съесть немного супа.
Я почувствовал, что нижняя губа начинает предательски дрожать.
— Вывод, сделанный на основе ложных предпосылок, — бросил он мне в лицо. — Я не голоден.
Я опустил глаза. Я не мог вынести его пристального взгляда. В его глазах плескалась ярость, его аж трясло от нее. В чем дело? Я не понимал. Неужели он и вправду воспринял мою заботу о нем как акт неповиновения? Или, после недавнего напоминания о холодности и равнодушии его отца, моя забота оказалась для него как соль на рану — рану, которую уже никто никогда не исцелит? И хотя он возвышался над моей ссутулившейся спиной, хотя он был высокий и сильный, а я дрожал, внутренним зрением я видел его больным одиноким мальчиком, чужим в чужом краю, пишущим письма человеку, в любви и внимании которого он так нуждался, человеку, который отверг его, не прочтя ни одного письма, бросив их на дно сундука и позабыв о них. Какой невероятно странной, какой безумно печальной может быть ирония судьбы, ее зигзаги и повороты!
Мы часто мстим, когда прошло уже много времени, тем, кто ни в чем не виноват, кто всего лишь напоминает нам наших обидчиков. Мы грешим, причиняя им тот же вред, что причинили нам, и тем самым до бесконечности продлеваем боль, испытанную нами, передавая ее дальше и дальше по цепочке. Его отец отверг его мольбы, теперь он отвергает мои, а я — вот невероятный поворот! — это он сам, всеми покинутый и одинокий мальчик, жаждущий одобрения и похвалы от единственного человека, который значит для него так много. Это задело его гордость и удвоило злость: злость на отца за то, что тот игнорировал его любовь; злость на себя за то, что ему кто-то был настолько нужен.
— О, прекрати! — рявкнул он. — Что это за невыносимые сопли ты тут развел? Я взял тебя не для того, чтобы ты стал моим поваром или нянькой, и даже не потому, что обязан твоему отцу за его самоотверженную службу. В тебе есть потенциал, Уилл Генри. Ты умен и любознателен. Кроме того, у тебя есть характер и отвага в сердце — незаменимые качества для помощника и ассистента, а впоследствии, возможно, и ученого. Но не бери на себя большего! Ты здесь не для того, чтобы нянчиться со мной и принимать за меня решения. Это я обеспечиваю твое существование и отвечаю за твое будущее. А теперь доедай свой суп, которым ты по непонятным причинам так страшно гордишься, и ступай запрягать лошадей в коляску. Мы выезжаем с наступлением темноты.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
«откуда столько мух?»
Той ночью мы поехали прямо в Дедхем — трехчасовое путешествие по неровным безлюдным дорогам, с одной только остановкой, чтобы дать отдых лошадям. Еще раз мы остановились сразу за границей города — тихонько переждали в лесу в черной тени деревьев, пока проедет встречная повозка. Нас не должны были заметить. Ночь была весьма холодной. Из ноздрей лошадей валил пар. Доктор дождался, пока стук копыт и скрип колес замерли вдалеке, и только потом мы продолжили наше путешествие. Мы ехали без остановок до тех пор, пока не добрались до первых домов в пригороде. Внутри этих уютных домиков горел уютный свет, и я представил себе семьи, которые мирно живут там, согревая друг друга своим теплом и общением. У них сейчас обычный вечер вторника: отец сидит у камина, мать возится с малышами — и никаких тревог, никаких мыслей о монстрах-людоедах, бродящих в темноте — ну, разве что воображение кого-то из малышей уж больно разыграется.
Человек, который ехал рядом со мной верхом, был чужд наивных иллюзий родителей, тихим голосом успокаивающих воспаленное страхами воображение ребенка, ласково гладя его по голове. Доктор знал правду. «Да, дитя мое, на самом деле, монстры существуют, — несомненно, сказал бы он напуганному мальчику или девочке, невыносимо нуждающимся в поддержке. — И один из них как раз висит сейчас у меня в подвале».
Мы совсем немного проехали по главной улице Дедхема, и Уортроп заставил лошадь свернуть на узкую дорогу, петляющую среди густой тополиной рощи. У въезда на дорогу на ржавом стальном столбе висел незаметный указатель: санаторий «Мотли Хилл». Теперь мы ехали вверх по дороге, и над нашими головами возвышались тополя, увитые какой-то травой и диким плющом, образуя свод, который становился все ниже и ниже по мере того, как мы поднимались в гору. Лес окружил нас, звезд уже не было видно. Мы ехали словно в темном петляющем туннеле. Ни звука не раздавалось вокруг, лишь чавканье лошадиных копыт по густой грязи. Ничто не нарушало абсолютной и зловещей тишины, которая становилась все тягостнее — ни стрекот кузнечиков, ни кваканье лягушек. Мы ехали по этой погруженной во мрак Киммерийской дороге, лошади меж тем начали беспокоиться — они фыркали и топали при подъеме. Доктор выглядел собранным и спокойным, но я испытывал страх не меньший, чем наши кобылки. И они, и я со страхом всматривались в непроглядную мглу. Это была уже не дорога, а злоключение. И вдруг она закончилась, деревья расступились, и, к нашему с лошадками облегчению, мы выбрались на открытую заросшую лужайку, освещенную лунным светом.
Примерно в сотне ярдов впереди стояло здание в федеральном стиле, белое с черными ставнями. Вход охраняли возвышающиеся колонны. Окна были темны, и вообще у строения был нежилой вид, словно все жители давно оставили его, переехав в более теплые края. Моей первой мыслью было, что санаторий, должно быть, закрыт и покинут в результате вторичного заключения капитана Варнера тремя годами раньше. Я посмотрел на Доктора: его губы были плотно сжаты, глаза мерцали, словно подсвеченные изнутри.
