Сергей Алексеев - Волчья хватка. Волчья хватка‑2 (сборник)
Два года Трапезников пластался на покосах, овсяных полях и своей конеферме и с великими трудами произвёл и вырастил первую партию из пяти жеребят, для чего собрал со всей области всех пегих маток и отыскал двух жеребцов-производителей.
Волк теперь шёл по направлению на Зелёный Берег. Новоиспечённый конезаводчик действительно не брал в руки оружия, однако в нем, вероятно, остался сильный охотничий азарт, да и сыновья его. Максы, никаких клятв не давали и потому не гнушались зверовым промыслом, всюду ездили с ружьями, и теперь матёрый, подозревая их в разорении своего гнёзда, шёл мстить совершенно безвинным крестьянам.
У несчастного новопоселенца было шестеро детей, рождённых ещё в Сибири, в охотничьих зимовьях, вдалеке от школ и цивилизации, так что двое старших парней вообще не закончили ни одного класса и по этой причине даже в армию не призывались, а четверо младших с великим родительским напряжением учились в селе за тридцать километров.
И вряд ли упорный Трапезников выдержит на сей раз удар судьбы — несправедливую волчью месть…
От последней лёжки матёрый оставлял за собой красноватый, словно обагрённый кровью, мерцающий шлейф — вновь начинал яриться, и Ражный, рискуя утратить своё волчье, позвоночное зрение и потерять след, мчался уже со скоростью спринтера.
Сильнейшее физическое напряжение помогало находиться в «полёте нетопыря», но одновременно быстро растрачивалась своя собственная энергия. Тогда, в Таджикистане, лёжа с дырой в боку, Ражный вывел себя из болевого шока, остановил кровь и держал её, паря летучей мышью, в течение семи часов. Это был его личный рекорд. В вертолёте же он мгновенно потерял сознание и очнулся лишь в госпитале, когда готовили аппаратуру для переливания крови…
Зверь мог держаться в таком состоянии сутками и потому, даже смертельно раненный, не терял способности к сопротивлению, уходил на многие километры и, случалось, выживал. И человек, столкнувшись с подобным явлением, объяснял это большой физической силой, крепостью на рану, низким уровнем развития нервно-психической деятельности, дикостью или той же самой «нечистой силой»…
Сейчас Ражный бежал по незримому волчьему ходу восьмой час и чувствовал, как начинает слабеть это поле и яркий след, насыщенный энергией мести, превращается в пунктирную извилистую линию, будто разносимую ветром. Он понимал, что не успеет, если двигаться звериным путём, часто петляющим между болот или открытых мест, к тому же быстро светало, а на восходе солнца нетопырь слепнет и забивается на днёвку в укромное, тёмное место. Можно было забраться под осадистую ель и переждать восход, точнее, проспать его, что бы дало силы, но он боялся упустить время: волк проявлял крайнюю степень мужества и отваги, мстил открыто, делал набеги в светлое время суток, уподобляясь смертнику. Теперь Ражный не сомневался, что матёрый выбрал жертвой конеферму в Красном Береге — там, где его не ждут — и рискнул оторваться от следа, что позволяло бежать Напрямую, а по возможности упредить зверя.
Но прежде поискал место, покрутился, как это делают собаки и волки, прежде чем лечь, и опустился на землю, прижавшись позвоночником от копчика до шеи.
Выход из «полёта нетопыря», сопряжённого с волчьей прытью, был болезненным — тошнило, кружилась голова, учащённо билось сердце, и пережить все это на ходу было трудно, да и опасно.
Отец умер от инфаркта именно в такой миг, когда переходил в «нормальное» состояние. Ражный тогда ещё служил, приехал на похороны по телеграмме и опоздал на сутки, так что не сидел у постели умирающего, не получил наказов и распоряжений и в последний путь не проводил. Расстроенный и удручённый, он отправился на кладбище и по дороге встретил старуху, тогдашнюю соседку, которая и рассказала, как умирал отец. В больницу он ехать отказался, велел положить дома на голую лавку, разговаривал до самого последнего момента и даже письмо написал Вячеславу, будто знал, что тот не поспеет к похоронам, после чего закрыл веки, и в этот миг на глазах старухи лопнула точёная ножка старого стола, бывшего рядом с умирающим. Она испугалась, отпрянула, и в следующий момент у него над головой треснула и разошлась длинной широкой трещиной потолочная матица.
Дух его был крепок ещё, бился, а сердце не выдержало. Чтобы писать свои картины, он часто взлетал нетопырём и парил над миром, взирая на него одними сердечными чувствами. И улетал так далеко, что потом, очнувшись, камнем падал вниз и, толком не приземлившись, хватал кисти.
Бумага была испачкана масляными красками, так что кое-где остались отпечатки отцовых пальцев, и письмо было совсем коротким: «Жалко, не свиделись перед моей другой дорогой. Береги Ярое сердце. Я своё утратил, а когда — не увидел. Взлетай нетопырём, да не забывай приземляться. Но лучше рыскай серым волком. Схорони ногами на север, с Валдая привези камень, на котором я всегда грелся на солнце. И поставь на мою могилу. Остальное тебе все сказал, сынок».
Он прикладывал свои пальцы к отпечаткам отцовских и начинал чувствовать его, как живого. Судя по цвету краски, он писал свой автопортрет, над которым уже трудился года полтора, и Ражный потом нашёл на полотне свежие мазки: отец, пожалуй, в сотый раз переписывал свои глаза, соскребая ранее нанесённую краску. И сейчас не получалось, и умер он, скорее всего, от отчаяния, прямо у холста, натянутого на круглый подрамник.
Все картины у него были круглыми или овальными…
Вероятно, письмо прочитали и отца схоронили, как завещал, потому Ражный поехал на Валдай, где прошла вся его юность, но сам не смог отыскать тот камень. Все Урочище обошёл, возле дома, где жили, землю ковырять пробовал — нет! Но закрывал глаза и сразу же видел отца живым: вот он спускается с высоченного крытого крыльца, большой и сильный — ступени под ногами прогибаются и скрипят, идёт не спеша по тропинке, трогая руками деревья, и садится на камень.
Сначала Ражный проходил этот путь мысленно, затем насмелился, взошёл на чужое теперь крыльцо и только стал сходить, как за спиной суровый окрик:
— Эй, отрок! Что тебе нужно здесь?
Он обернулся, хотел ответить, но увидел, что вышедший из дома человек одет в отцовский кафтан и шапку — наряд, который с юности помнил, хотя видел в нем родителя очень редко. Потом, когда переехали в свою вотчину — Ражное Урочище, — все это куда-то пропало, да и вообще забылось со временем. И в отцовском сундуке их не оказалось, когда Вячеслав разбирал и рассматривал наследственные вещи…
— Скажи-ка лучше, дядя, ты что так вырядился? — усмехнулся Ражный вместо ответа. — Кино снимают, что ли?
