Дети Хаоса - Дункан Дэйв
Терек встал и вытянулся во весь рост. Веристы, как правило, крупны с юности и постепенно становятся мощнее и больше. Он же в молодые годы был тощим и высоким, а теперь стал в два раза выше любого непосвященного — когда выпрямлялся, чего он предпочитал не делать. Терек положил когти на стол и наклонился вперед, оглядывая собравшихся. Парни за спиной называли его «Стервятник», так ему доложили прорицательницы. Ему это пришлось по душе, хотя он считал, что «Орел» звучало бы уважительнее.
Собравшиеся принялись толкать друг друга в бок локтями, и вскоре в зале воцарилась тишина.
— Пятнадцать лет назад Нардалборг был торговым перевалочным пунктом, здесь стояли палатки и жалкие хижины, — пропищал Терек. У него не осталось зубов, поэтому и голос стал похож на свист, но это его не волновало. Пусть мучаются те, кто слушает. — Именно здесь наш могущественный лорд крови, мой брат…
Он сделал паузу для обязательных приветственных криков.
Здесь, в Нардалборге, Терек распрощался со Стралгом, сказав про себя: «Слава богам, что мы от тебя избавились», — и начал вести приятную жизнь сатрапа: богатство, женщины и власть. В горах водилось много дичи, а каждое лето тут и там возникали небольшие мятежи, которые он с удовольствием подавлял, часто вместе со своими братьями и мужем Салтайи, Эйдом. Герои дружно удивлялись тому, как прекрасно ладила эта четверка. Заставив Свидетельниц Мэйн встать на свою сторону, они получили ни с чем не сравнимое преимущество, а лучше хорошего сражения может быть только сражение, которое нельзя проиграть. Теперь в городе стало заметно спокойнее. Флоренгианская война забрала львиную долю воинов, и собрать приличное войско было трудно.
В добрые старые времена Терек считал Нардалборг помойной ямой и предпочитал ему Трайфорс с его богатой ночной жизнью. Теперь же ни одна женщина в городе даже в самом страшном кошмаре не посмотрела бы в его сторону — включая нимф. И он стал отдавать предпочтение мужскому миру Нардалборга, где его не дразнили недостижимые соблазны.
Он улыбнулся, когда тишину взорвали громкие вопли.
— Именно здесь Стралг собрал огромную орду и повел ее на завоевательную войну. — «Которая так и не закончилась», — подумал Терек про себя и повернулся к соседу. — Один из тех, кто тогда ушел с ним…
Во время нового взрыва воплей четырнадцать кандидатов вскочили на ноги, приветствуя Гзурга. Много дней подряд Крокодил избивал их, доводил до изнеможения, мучил и пытал, и теперь они его приветствуют? Странные создания — эти мужчины. Может, они просто кичатся своей храбростью и выносливостью? Терек сел, глотнул пива и стал ждать, когда его ставки начнут приносить прибыль.
Голос Гзурга прозвучал ясно и жестко, казалось, он протрезвел. Пусть и временно. Командир произнес несколько полагающихся фраз и перешел к тому, чего все ждали с таким нетерпением. Через пару мгновений медь, серебро и даже женщины начнут переходить из рук в руки. Он помолчал немного и стал вглядываться в полумрак.
— Кандидаты на месте?
— Вон там. — Терек указал в конец зала.
— Хорошо. Во-первых, хочу поздравить сатрапа Терека и командира охоты Хета. Я уже дал положительную оценку половине кандидатов. Сегодня из шестнадцати юношей, принявших участие в испытании, я с гордостью называю десятерых, успешно прошедших испытания.
Он ухмыльнулся, снова оскалив жуткие зубы, дожидаясь, когда умолкнут радостные крики.
— Первым стал — и, должен сказать, выбор был очевиден — кандидат, проявивший отвагу, твердость, преданность и честную ярость жажды крови, какую нечасто встретишь среди веристов…
Терек наблюдал за Снерфриком, самодовольно озиравшимся по сторонам, пока звучала похвала Гзурга.
— По всем параметрам значительно опередил своего ближайшего соперника… кандидат Орлад.
Собравшиеся замерли. На мгновение утих даже ветер, а рабы застыли на своих местах, пытаясь понять, что случилось. Где-то вдалеке протрубил мамонт. Когда флоренгианский заложник вышел вперед с сияющими от ликования глазами, на него смотрели пятьсот изумленных глаз. Да, он прошел испытания, но неужели первым? Гзург, наверное, сошел с ума. Пропил последние мозги. Или его слишком часто били по голове? Поставить грязного флоренгианского червяка впереди пятнадцати честных вигелианцев!
Теперь Тереку придется держать ублюдка за руки и слушать, как он будет повторять слова клятвы, которую не имеет ни малейшего намерения сдержать… Тереку придется надеть ему на шею цепь победителя… И, о ужас! Он должен будет его обнять!
Нет, это невыносимо. Оскорбление священного Веру, самого Терека и памяти троих его погибших сыновей! Хороший флоренгианин — это мертвый флоренгианин. Нужно устроить ему смертельную западню. И как можно скорее.
ГЛАВА 11
Френа Вигсон билась за свою жизнь с черным одеялом мрака, опустившимся ей на голову. Быстрое течение хватало ее за щиколотки, норовя свалить с ног, а ветер расшвыривал во все стороны потоки дождя. В этом хаосе она ни о чем не могла думать, уверенная лишь в том, что, стоит ей упасть, как вода унесет ее прочь и погубит. Нужно спешить. Ее преследовала опасность, не имевшая определенной формы — рычащий, клыкастый вой, который прятался внутри бури, скрывая свое приближение за ревом непогоды, но неумолимо приближался, пока она карабкалась вверх по склону.
Она была в Скьяре. Воздух пах Скьяром. Знакомые улицы, со всех сторон грубые деревянные стены; то и дело над Френой нависали скалы, менялись уровни и качество домов. На ощупь стены были шершавые. Она едва могла сделать вдох, в боку кололо. Дождь стекал по лицу и дергал ее за одежду, словно буря хотела раздеть ее догола.
Мимо пролетали какие-то тряпки и палки. Видимо, ее глаза начали привыкать к темноте, потому что теперь она уже различала перед собой широкую дорогу — не площадь, конечно, но место соединения двух улиц, одна круче другой. Всюду окна, забранные решетками, наглухо запертые двери. По мостовой несся, смывая мелкие камешки, пенный поток воды. В крышах выл ветер. Вокруг никого не было, но Френа чувствовала, что страшная опасность подбирается к ней все ближе, преследует по пятам.
Маленькая дверь в углу, удивительно бесформенная, с каменной ручкой — вот ответ. Там она найдет спасение. Когда, цепляясь за стену, она начала пробираться к ней, сражаясь с поднимающимся потоком воды и злым ветром, кривая дверь медленно приоткрылась. Таившееся за ней было чернее ночи, чернее вечного пространства или бездонной пещеры. Даже вода боялась туда входить. Дверь отворилась, на пороге возник силуэт: менее темный оттенок мрака, обретающий очертания в бесконечно черном цвете… женщина… улыбающаяся, зовущая ее…
— Мама! — закричала Френа и в отчаянии бросилась к двери, но женщина начала отступать внутрь, сливаясь с непроницаемым мраком, продолжая улыбаться и призывно ее манить. Френа хотела пойти за ней и поняла, что ее не пускают. Она пыталась войти в ту дверь, но кто-то крепко ее держал. — Мама! Мама!
Френа села, дрожа и задыхаясь. Снова старый сон. Даже это понимание ее не успокоило. Простыня намокла, словно Френа в ней купалась, в голове пульсировала боль. Пот — нормальное явление для Скьяра, а вот ужас — нет. В свете мерцающей лампы она видела, что все в полном порядке: спальная платформа, резные сундуки, изящные стулья, мозаика и портьеры, ашурбианские урны… все, как и должно быть. Однако каждую ночь Френе снился этот кошмар про мать. Ей бы вызвать мастера Фратсона, онейроманта отца, чтобы тот объяснил ей значение сна, рассказал, о чем он ее предупреждает. Может, старик даже изучит свои книги и решит, какие подношения сделать богам, чтобы отвратить их гнев; но ее мать всегда потешалась над Фратсоном и его ремеслом. Она говорила, что сны — всего лишь фантомы, насылаемые Матерью Лжи, и лучше не обращать на них внимания.
Френа прикоснулась к ране на плече и в тусклом свете увидела, что ее пальцы потемнели. Кровь и мрак… Не так. Кровь и… что-то еще. Не важно. Она металась во сне, вот рана и открылась.
