Маргарет Уэйс - Сага о копье: Омнибус. Том II
— А где Тас? — спросила Тика, неохотно выбираясь из теплого уюта Карамоновых объятий. Гигант, щека которого покоилась на мягких, огненно-рыжих кудрях Тики, поцеловал ее в макушку и прижал к себе еще крепче.
— Не знаю…Наверное, пошел в дом.
— Ты понимаешь, что мы теперь останемся без вилок и ножей? — спросила Тика, снова прижимаясь к Карамону.
Гигант улыбнулся. Прикоснувшись пальцами к подбородку Тики, он приподнял ее голову и поцеловал в губы…
Примерно через час Тика и Карамон прохаживались по платформе незаконченного дома и гигант рассказывал жене об усовершенствованиях в планировке, которые он задумал.
— Детская будет здесь, — говорил он, — рядом с нашей спальней. А тут будет спальня для наших старших детей. Собственно говоря, я задумал построить две спальни — отдельную для мальчиков и отдельную — для девочек…
Потупившись, он удачно притворился, будто не замечает яркого румянца на щеках Тики.
— Тут будут кухня, комната Таса, гостевая комната, на случай если Танис и Лорана решат немного у нас пожить. А здесь… — Карамон внезапно запнулся.
Они как раз вступили в единственную комнату дома, которая была почти закончена, — в комнату, над дверью которой была прибита табличка с магическим знаком.
Тика посмотрела на мужа, и ее смеющееся лицо стало вдруг бледным и серьезным.
Карамон поднял руки и, оторвав табличку, некоторое время рассматривал ее, а затем с улыбкой передал Тике.
— Сбереги ее для меня, любимая, — ласково попросил он.
Тика с любопытством посмотрела на Карамона, и ее вздрагивающие пальцы ощупали гладкие края дощечки, коснулись замысловатой рунической надписи.
— Ты когда-нибудь расскажешь мне, как все случилось? — спросила она тихо.
— Когда-нибудь, — ответил гигант, заключая ее в объятия. — Когда-нибудь, — повторил он и, поцеловав волосы Тики, повернулся, чтобы посмотреть на просыпающийся город.
Сквозь густую листву гингко он рассмотрел внизу красную крышу таверны «Последний Приют», а утренний ветерок донес до него сонные, ворчливые голоса, неуверенный смех и запах дыма, поднимающегося из печных труб и растекающегося в воздухе над Утехой.
Карамон обнимал Тику и чувствовал, как ее любовь окружает его со всех сторон, согревая душу. Эта любовь вела его сквозь опасности и страдания, сияя перед ним путеводной звездой, подобно серебристому свету Солинари…или хрустальному шару на вершине магического посоха…
Карамон глубоко и с облегчением вздохнул.
— Впрочем, это не имеет значения, — пробормотал он. — Я вернулся домой.
Свадебная песня
Лишь мы с тобой, пройдя сквозь жар сражений,
Преодолев зловещий тьмы порог,
Сумели сохранить наш мир, с трудом спасенный,
И всех, кто обрести его помог.
Смешай дыханье в долгом поцелуе,
Войди в наш дом — и сердце запоет.
И новым счастьем жизнь твою наполнит
Любовь, что нас с тобой переживет.
Майкл Уильямс
Сон Дающего Имена
Ветер шепчет в высокой траве,
В небе две мерцают луны,
Капли звезд в ночной синеве…
Вот с чего начинаются сны —
Путешествие за предел,
Вдаль и к самой заре времен,
Где еще у вещей и тел
Не возникло своих имен,
И пока что шуршат пески,
Где потом сойдутся полки.
Мы украдкой вошли с тобой
В мир Того, Кто Дает Имена,
Где одна из двух лун темна
И невидима третья луна,
Здесь все сущее — лишь письмена
Из грядущих легенд и саг.
Наш беззвучен пусть будет шаг,
Наша поступь пусть будет легка —
Так скользят в небесах облака.
Ничего не случилось пока
В этом мире, все впереди,
Но колотится сердце в груди,
И виденья навстречу встают,
И о чем-то пески поют.
Этот путь пройди до конца —
И узнаешь мысли Творца,
И прочтешь вокруг письмена
Дающего Имена.
II
Мне снилось: я иду пустынным долом
В исполненном знамений грозных мире,
Которому вот-вот грозит война,
И никого окрест — одно лишь солнце
Своим слепящим светом бьет в глаза.
Тогда, возвысив голос, я три раза
Воззвал, чтобы услышать голос Бога,
И он, вняв зову, мне явился вскоре,
Беззвучно и как будто ниоткуда.
Мне снился мир, где слово стало явью
И что прошепчешь — тотчас воплотится.
И вот бегут мурашки по спине,
Когда я здесь, в сей сказочной стране.
Рассудком не измеришь, не постигнешь
Мир грез, видений, чудищ и героев,
Ведь сны причудливы, ветвятся, реют, вьются
Как дым, когда его уносит ветер.
Здесь мертвые встают из-под земли
И хор их голосов подобен грому.
Здесь алый свет вторая льет луна,
Как кровью затопляя лес и долы.
О, дай мне. Боже, свой возвысить голос,
О, Боже, научи меня словам,
Чтоб все на свете — мертвое, живое, —
Услышало, как я слагаю песню
О сне своем, седьмом волшебном сне,
О, дай мне голос, чтобы рассказать
О шорохе драконьего крыла…
III
Мне снилось — я иду пустынным долом,
Где только кости, камни и пески,
А горизонт — как темная спина
Уснувшего неведомого зверя,
И разными глазами смотрят луны,
Смешав свои лучи над странным миром.
Настало утро, и восходит солнце,
И вижу я — все выжжено дотла
Вокруг его палящими лучами.
Здесь битва пролетела или мор
Прошел своей безжалостной стопою,
Сказать я не могу, но вижу, вижу,
Как воронье и черви здесь пируют,
Деля на солнцепеке мертвечину.
Но что там впереди? Слепящий свет,
Как будто бы какая-то пещера
Сияет так, что кажется — то солнце
Второе на земле зажглось, не в небе.
Вот только странно: черные лучи
Оно из той пещеры испускает,
Да, черные как ночь, и все ж они
Сияют так, что взор туманят слезы.
«Драконы!» — осенило вдруг меня.
Как черный жемчуг, черные алмазы,
Черней угля, черней беззвездной ночи.
Вон там взметнулось черное крыло!
Я не хотел и шел, мне жутко было,
И все-таки я шел; меня влекло
К драконам, как магнит влечет железо.
Скорей, скорей — так сокола ловец
На рукавицу манит на охоте,
И камнем сокол падает по зову
Из поднебесья, и несет добычу.
Помимо воли я пришел к пещере,
Теряя разум, обливаясь потом.
Но что мои метания и страхи,
Когда щекочет ноздри этот запах
Огня и раскаленного железа —
Дыхание взлетающих драконов.
Как туча, заслонила стая солнце,
Летят крылом к крылу.
Чей сон мне снится?
Кто мог драконью стаю близко видеть
И уцелеть, не пасть, огнем спаленный?
Не помню, как случилось, но мгновенье —
И вот уже я на спине драконьей
Как полноправный всадник, я вознесся
Над скалами, песками и пещерой,
И чую я могучее биенье,
Драконье сердце бьется подо мной.
Взлетела стая и закрыла солнце,
Сомкнула крылья, так что мне не видно
Пустынный дол внизу,
Но слышу голос,
Он говорит мне: «Слушай, слушай, слушай»,
Он отдается эхом даже в пальцах
Он льнет, как шелк легчайший льнул бы к коже,
Он — порожденье сумрачных теней,
В пещере спавших многие столетья,
Пронизанных огнем, налитых ядом.
Так вот я для чего увидел сон!
Так вот я для чего пришел к пещере!
Змеиный голос шепчет в ухо мне:
«Узнай всю правду, слушай, слушай, слушай…»
IV
«Услышь мой голос, он к тебе взывает
Из средоточия бури, сердца тьмы.
Мои неисчислимы легионы,
Отважны всадники, остры их копья,
Быстры драконы, мощно реют крылья,
И все-таки мы все обречены.
Не верь, не верь, что это лишь начало.
Мне ведомо, чем кончится сраженье,
Мне ведомо, где вскоре встречу смерть.
Прославленное войско мчится в небе
Навстречу гибели. Сверкают их доспехи,
Крыла шуршат, как листья на ветру,
Внизу мелькают сотни королевств.
А впереди — лишь острие копья,
Того, единственного, что сразит меня.
Великий Хума, ты отважный воин,
И я лечу, спеша тебе навстречу,
Но голос тьмы звучит из самой бездны
И повторяет, как всегда, одно:
Тебе не знать, тебе не знать победы,
Но и беспамятства тебе не знать, не думай
Под небом этим все предрешено,
И в смерти — жизни будущей зерно.
В легенде нет конца, и вновь на битву
Ты выйдешь, встретишь гибель, и опять
История о Хуме повторится.
Вновь вихрем налетят войска врага,
Вновь будут крики душу рвать на части,
И вновь копье в твою вонзится грудь.
Движение по кругу непреложно —
Как смена лета осенью, как то,
Что ночь рассвет сменяет поутру.
А битва… Что же, битва — столкновенье
Меж тьмой и светом, только и всего.
Не может быть одной бескрайней тьмы,
Но свет сплошной без тени невозможен…
Извечна их борьба, а мы летим
На грани света с тьмой. Качнется чаша
На мировых весах и вновь замрет:
Победа ль наша, пораженье ль наше —
По кругу мир идет».
V
Драконица кружила в поднебесье,
Крыла ее раскрылись, как цветок
Ночной во тьме, и ветер подымали.
Был мрак вокруг, кромешный мрак один,
Он пожирал малейший лучик света,
Клубился, рос и ширился окрест,
Как черный дым клубится над пожаром.
Драконица сама была как тьма,
Но мчалась, неуклонно мчалась к свету —
К сияющему рыцарю вдали.
К копью его, что впереди сверкало.
И яд бурлил под чешуей драконьей,
Когда летели в битву мы над бездной,
Точнее, не над бездной — над ничем,
Над пустотой, и бездну поглотившей.
Уже не тьма, а полное ничто,
В котором тьма и тени стали пеплом.
Нас пустота со всех сторон сжимала.
Пожравшая и свет, и цвет, и звук.
Одно я только слышал — сердца стук
Драконьего, и ярость в нем вскипала
Холодная…
В том сне я постепенно
С драконицей, с ее душою слился,
Уже смотрел на мир ее глазами,
Уже в себе я нес и смерть и яд.
Все страшное и темное, что только
На свете есть, в ней воплотилось — шрамы,
И боль, и крик, и кровь, и мрак, и раны.
Я заглянул ей в душу — ужаснулся:
Драконье сердце холоднее льда,
Темнее ночи и железа тверже.
И все-таки она была прекрасна.
Она купалась в тьме, дышала ею,
Ей говорила тьма: «Во мне ты дома,
Ты — это я, твоя душа и сила».
И мы неслись во тьме навстречу свету,
Чтоб вновь сойтись в смертельном поединке
С великим Хумой, чтоб жила легенда,
Чтоб ночь сменила день, а утро — ночь.
И ждал нас впереди великий Хума,
Копье подняв и вглядываясь в даль.
Я видел сон, и я не мог проснуться.
И чары тьмы меня уже сковали,
Но все-таки я повторял во сне:
«Пусть повторится битва, только, Боже,
Ты Хуму выбери, даруй ему победу,
Чтоб было утро, чтобы встало солнце,
Чтоб кто-то выжил и сложил легенду,
Которая останется в веках».
Марк Энтони
