Арина Свобода - Заступник. Твари третьего круга
Скособоченная фигура пробирается вдоль бетонной стены. Рваные движения, болезненная гримаса на измученном лице. Шаги гулко отдаются под низкими сводами. Белая дверь. Властный голос. И, почему-то – густой сладкий запах сирени, ощущение неровного дерева под пальцами…
Ланка вздрогнула, словно просыпаясь. Торопливо схватила кисть и принялась резкими, уверенными мазками воплощать увиденное. Скорее! Пока картина, как живая, стоит перед глазами. Вот так! Сюда добавить ультрамарина, а в этом углу – теплая охра…
Когда она пришла в себя, за окнами клубилась темнота. Но теперь Ланка не боялась ее!
Тихо вошел Ивар. Остановился за спиной.
– Алюша… – потрясенно прошептал он.
Ланка обернулась – медленно, как в толще воды, – долго смотрела на отца непонимающим взглядом. Всхлипнула, бросилась в объятия. Сильные родные руки укрыли вздрагивающие плечи, прыгающие лопатки, жесткая щетина уколола макушку.
– Папа… Я…
– Тише, детка… Тише. Успокойся. Ты молодец! Ты смогла! Я горжусь тобой!
На прямоугольном куске холста, похожем на дверь в иной мир, стояли двое – старик и ребенок. Хрупкая маленькая ладошка доверчиво лежала в морщинистой иссохшей руке. Карие глазенки с восторгом ловили добрый взгляд выцветших глаз, когда-то, много лет назад, бывших голубыми. Солнце, трава, небо. И все. Но там, на картине, было что-то еще. Что-то необъяснимое, но отчетливо видимое каждому. Счастье, доверие, любовь, радость, мудрость, сила и слабость… Там была жизнь. И не было призраков.
* * *Ночь. Тишина. В здании «Живых» – только Учитель да охранник. Организация спит, как большой опасный зверь – до утра, до следующей атаки, до первой жертвы…
Элин усмехнулся – что за романтические бредни? Откуда эти странные мысли, подобающие скорее неоперившемуся юнцу, чем умудренному старцу? Вспомнились девочки, встреченные сегодня в коридоре. Хитро-простодушное лицо одной и светлое, чистое – другой.
Кажется, ему удалось произвести впечатление на легковерных подростков. Да и на мальчика… как его? Тарин, да. Элин опять усмехнулся – как доверчивы люди! Только намекни, дай понять, что знаешь что-то такое, скрытое, а остальное они додумают сами. Так и тут – простенький фокус: охранник, мобильник, многозначительные фразы… И глупышки поверили, что Учитель знает все. Что ж, может, они обе придут к нему, как приходили до них десятки таких же простаков. А может, только та, что смотрела на него восхищенными, покорными глазами. Тайла. Что ж, увидим.
Шаги в коридоре. Уверенные, легкие. Невидимый гость остановился перед дверью. Элин потянул на себя верхний ящик, положил ладонь на холодный цилиндрик баллончика с парализующим газом. Ручка пошла вниз…
– Здравствуй… отец.
Элин вытащил руку из-под стола. Свел пальцы домиком перед лицом.
– Здравствуй, Грай.
Молчание. Элин не собирался нарушать его первым. Мальчишка забыл, с кем имеет дело, и должен либо подчиниться, либо уйти навсегда. Да, будет тяжело пережить эту потерю, но ему не привыкать к боли. А ставить под угрозу дело всей его жизни Элин не собирался даже ради названого сына.
– Отец… Я хотел бы вернуться.
Элин молчал. Ждал. И Грай понял. Опустил голову, разлепил смерзшиеся губы и вытолкал-выплюнул:
– Прости… Я был не прав.
Элин тотчас поднялся – не стоило перегибать палку, кто, как не он, знал, на что способен человек, загнанный в угол, – пошел навстречу, раскидывая руки для объятий:
– Грай! Оставь, ради всего святого… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь! Я рад, что ты понял свою ошибку.
На мгновение в темных глазах парня мелькнул странный отблеск. Гнев? Ярость? Ненависть? Но Грай тут же взял себя в руки и ответно улыбнулся:
– Отец! Позволь мне искупить свою вину.
– О чем ты, сынок?! Каждый из нас свободен в выборе жизненного пути! Наши дороги вновь пересеклись – возблагодарим же Первоматерь и не будем возвращаться назад даже в мыслях.
– Спасибо, отец.
– Иди, отдыхай. Твоя комната ждет тебя. Там все по-прежнему.
– Спасибо, отец.
Грай повернулся к двери.
– И, сынок…
– Да, отец?
– Я действительно рад, что ты вернулся. У нас много дел. Мне нужна твоя помощь.
– Конечно, отец. Можешь рассчитывать на меня.
Дверь закрылась. Шаги растаяли вдалеке. Элин тяжело опустился на стул и невидящим взглядом уставился на бумаги перед собой. Вернулся! Его мальчик вернулся! Конечно, в глубине души он всегда верил, что Грай не сможет устоять перед открывающимися перед ним перспективами в организации, но… Настырный червячок сомнений, не переставая, глодал душу. Слишком независим, непредсказуем и свободолюбив всегда был этот мальчишка. Такими людьми невозможно управлять так же просто, как основной серой массой. Нет, тут нужна либо очень хитрая и тонкая игра, либо предельная откровенность. Элин вздохнул – Грай слишком болезненно воспринимает любую несправедливость, чтобы с ним можно было быть откровенным до конца. Придется быть начеку. В конце концов, настанет момент, когда он просто не сможет уйти, потому что будет повязан с организацией так прочно, как это только возможно…
Грай лег на узкую солдатскую койку, закинул руки за голову и уперся взглядом в потолок. Сколько ночей пролежал он так, прежде чем нашел в себе силы оттолкнуть Элина и пойти собственным путем? И вот он опять здесь. Ради кого? Ради человека, однажды назвавшего его своим другом. Какая глупость! «А, впрочем, это может быть даже интересным», – уже засыпая, подумал Грай. И улыбнулся.
* * *– Бери только самое нужное: еду, оружие и медикаменты, – мужчина сжал зубы и воткнул себе в ногу одноразовый шприц. Побледнел, в изнеможении откинулся на спину.
– Подожди немного, Ник. Пару минут, и тронемся в путь.
Никел молчал. Казалось, у него закончился запас слов, выданный на целую жизнь.
Стоило закрыть глаза, и перед ним вставала жуткая картина – откушенные головы, выеденные кишки, оторванные конечности…
Несколько суток он просидел около раненого. Тот время от времени приходил в себя, просил принести воды или отыскать шприц-тюбики с антибиотиками. Ник, стараясь не смотреть на лохмотья кожи, бинтовал рану. Колол лекарство, кусая губы до крови. Лишь бы Эрран – так звали мужчину – продолжал дышать. На самом деле, Нику было наплевать на раненого и хотелось только одного – бежать. Но от мысли, что он снова останется совсем один в этом жутком лесу, становилось мучительно плохо. И поэтому он снова и снова напряженно вслушивался в тишину, успокаиваясь лишь тогда, когда улавливал прерывистое, свистящее дыхание.
