Вероника Иванова - Звенья одной цепи
— Больше указаний не будет?
Бронзовозвенница вопросительно посмотрела на старшую по чину. Та равнодушно качнула головой, мол, и сказанного достаточно.
— Камзол всё же лучше снять. И сапоги тоже, — после некоторого колебания велела моя наставница. — Да, и ослабьте все тугие завязки, которые имеются.
Когда я выполнил последний приказ, мне велели занять место в середине зала, там, где сходились в одну точку синие полосы паркета, и бронзовозвенница поднесла глиняную чашку, до краёв наполненную какой-то жидкостью, похожей на кисель.
— Выпейте. Не обязательно делать это быстро, но не останавливайтесь дольше необходимого.
На вкус питьё было едким, как скисшее вино, и всё внутри, начиная с языка, немилосердно защипало.
— Теперь опуститесь на колени, сядьте и обхватите себя руками. Да, вот так. И пусть Боженка отведёт свой взгляд от вашего пути!
Она отошла в сторону, оказавшись последним углом треугольника, уже образованного её напарницами. Каждая из женщин сложила ладони перед грудью, а потом медленно начала разводить их в стороны. Сначала я вертел головой, но, когда понял, что все трое повторяют одни и те же движения, сосредоточил внимание на сереброзвеннице, находящейся прямо передо мной, благо смотреть мне никто не запрещал. Правда, довольно скоро смотреть стало не на что.
Чем дальше оказывались друг от друга ладони женщины, носящей синюю мантию, тем заметнее становилось, что воздух между ними начинает отчётливо густеть. И чем пристальнее я всматривался в пространство перед собой, тем сильнее дрожали, оплывая, очертания предметов.
В какой-то миг, словно подчиняясь неслышимому, но грозному приказу, последние точки, едва соприкасающиеся друг с другом, но всё ещё позволяющие угадать наличие линий, разорвали свои объятия, вокруг повисла непроглядная пелена, пол вдруг ушёл из-под ног, и я бултыхнулся вниз головой куда-то в…
Пустотой оно точно не было, потому что ни тело, ни сознание не ощутили свободы. Скорее наоборот, что-то сдавило меня со всех сторон, пытаясь то ли вытолкнуть прочь, то ли поглотить, и стало понятно, о каком страхе говорила бронзовозвенница. Если странное место, в которое меня выбросил портал, не было живым само по себе, то оно явно было населено существами, имеющими цели и намерения. Враждебными? Дружелюбными? Я бы затруднился с ответом. Угрозы неминуемой смерти не чувствовалось, однако и помощь не приходила. Больше всего было похоже, что меня кто-то обнюхал мокрым собачьим носом и оставил в покое.
О чём меня ещё предупреждали? Не барахтаться? Да тут и шевельнуться вряд ли получиться, потому что тело кажется туго спелёнатым. Разве что попробовать подвигать пальцем? Э нет, лучше не буду испытывать судьбу. Кто знает, не ринутся ли местные сторожевые псы на малейшее движение и хватит ли сил у влитого в меня зелья, чтобы отвадить их ещё раз?
Кружение, еле заметное в самом начале моего путешествия, вдруг начало нарастать, вызывая к жизни тошноту. Я старался сглатывать подкатывающие к горлу комки, но они с каждой минутой явно обретали всё больше нетерпения и в конце концов рванулись наружу, объединив свои силы. Однако оставлять путешественника вывернутым наизнанку посреди неизвестного мира, похоже, не входило в планы троицы синих мантий: слизь, разжавшая мои губы, пролилась на вполне привычный пол.
Чистило меня не слишком долго. Ровно до тех пор, пока весь проглоченный кисель не оказался на каменных плитах, а заодно и на мне самом, повисая белесыми соплями. Зрелище наверняка было малоприятным, но глаза, постепенно переставшие болезненно слезиться от попытки разобраться в смешении линий и красок, не углядели вокруг ни одной живой души.
Комната, в которую я прибыл, походила на подвальную. По крайней мере, окон в стенах не наблюдалось. Также не было здесь ни простора, ни столов, заставленных разноцветными склянками, да и вообще, если бы я не знал точно, что некоторое время назад покинул столицу посредством портала, решил бы: очнулся после попойки в каком-то из трактирных погребов. Не хватало лишь бочек на стояках, но всё остальное, в том числе и заметные клоки паутины по углам, и скудно горящая масляная лампа, и запах, было на месте. Впрочем, запах скорее принадлежал разлившейся вокруг слизи.
Я опёрся ладонями о плохо выметенный пол, поднялся на ноги, ещё раз осмотрелся вокруг и наконец-то поймал за хвост ту самую мысль, которую мне настоятельно рекомендовалось думать ещё во время путешествия.
Почему я всё это делаю?
Не «зачем» — мне же всё равно нужно было куда-то подаваться, — а «почему». Незнакомый человек, не пожелавший или не посчитавший необходимым представиться, наговорил непонятных речей, наведших в моей голове дурной туман, потом чуть ли не силой пихнул в руки Звеньев Цепи одушевления и безмятежно откланялся, а я, как послушная овечка, отправился… хорошо бы не на заклание. Хотя смысла протестовать уже нет. Да и от барахтанья меня предупреждали.
Почему я слушал его? Потому что он умеет говорить так, будто каждое слово, слетающее с губ, стоит не меньше морской жемчужины.
Почему послушался, даже не понимая, о чём идёт речь? Ответ прост. Потому, что меня натаскивали на подчинение. Да, в разумных пределах, но по большей части беспрекословное и немедленное. Впрочем, даже если вся многолетняя сопроводительская служба была заблуждением, которое рано или поздно закончится полнейшим крахом, надо признать: в жизни порой возникают случаи, когда сомневаться и раздумывать попросту некогда.
Догадывался ли я, чем закончится водружение Соединяющего жезла в купеческой лавке? Разумеется. Но не позволил своей догадке принять осознанную форму. А ведь можно было помедлить, возразить, предложить иной выход. И допустить, чтобы животные и люди успели убежать. Мог ли тот крошечный лисёнок причинить зло жителям столицы? Сейчас уже не узнать. Но даже если один шанс из ста кричал об опасности, всё произошедшее было оправданным. Словами закона конечно же. Человеческие слова, способные описать весь тот ужас и скорбь, ещё надо было бы поискать.
Золотозвенник действовал чётко и бил метко. Он знал, что я привычно подчинюсь любому приказу, поскольку всё ещё не осознавал: со службой сопроводителя покончено. Правда, оставался один неуютный вопрос, который можно на время отодвинуть в сторону, но от этого не становящийся менее колючим.
А удастся ли мне когда-нибудь осознать, что прошедшая жизнь прошла? Закончилась, рассыпалась прахом, разлетелась на осколки. И портал сыграл роль материнского чрева, исторгнув меня словно рождённым заново. Вот только крика не было. Запоздал. Зато когда раздался из распахнувшихся дверей, у меня заложило уши:
