Саманта Хант - Изобретая все на свете
— Ну, надо полагать, я хотел сказать, что сна не существует, Сэм, — шутя, отвечаю я.
Он не смеется.
— Да… — Он разглядывает скатерть, сжимает кулаки. — Я этого и боялся. — Лицо у него дергается, он кладет кулак на скатерть, морщит лоб. — Но, Нико, если сна нет, значит, невозможно…
— Приветствую вас! — хрипловатый голос с шотландским акцентом проносится над головами пирующих у Дельмонико.
Мы оборачиваемся. Джон Мюир машет руками над головой и широко улыбается из зарослей белой бороды.
Однажды, когда я представлял Джона компании инженеров как натуралиста и писателя, он меня поправил, сказав, что на самом деле он «поэт-бродяга-геолог-ботаник и орнито-натуралист!» [14]На самом деле он еще и фермер, и овчар, и изобретатель, и исследователь, и отличный собеседник. Незаурядный человек. Я счастлив его видеть. Сэм улыбается ему, но в его глазах еще проглядывает беспокойство. Пока мы обмениваемся приветами, остальная компания ручейками стекается следом за Джоном и поднимает большой шум. Примадонна мадам Милка Тернина. Киплинги. Мэрион Кроуфорд. Игнацы Ян Падеревский и молодой красавец-офицер Ричмонд Пирсон Хобсон, недавно закончивший военно-морскую академию. Я любуюсь, как он входит в сиянии юности.
— Мне лучше найти свое место, — наклонившись ко мне, говорит Сэм.
Остальные уже расселись.
— Сперва скажи, что невозможно? — останавливаю я его.
— М-м?
— Ты не договорил. Если сна не существует, то что невозможно?
— О, видеть сны, только и всего.
Я минуту сижу с этой мыслью, уставившись в никуда. Хобсон, герой в мундире, щупает край льняной салфетки. Мадам Тернина, сидящая рядом с ним, смеется какой-то его шутке. Мэрион улыбается мне через стол, и я сознаю, какая страшная опасность мне грозит. Все солонки и перечницы на местах. Все свечи зажжены. Все так, как надо, каждый из них, как и следует быть, полон жизни, полон нераскрытых тайн. Сегодня вечером я могу влюбиться в каждого из них. Я готов любить весь этот блистательный мир.
Сэм еще рядом, но собирается отойти к своему месту.
— Погоди, — говорю я. — По-моему, ты ошибаешься. Сказать, что сна не существует, это все равно, что сказать, что все есть сон. Разве не так? И каждый видит сны. Удивительное случается все время, даже когда мы бодрствуем. Я хотел только сказать тебе, если в твоем сне в самом деле был я, что существует всего один мир. Этот мир. Сон — это реальность. Обыкновенное чудесно. Чудесное обыкновенно.
Теперь уже Сэм застывает на месте. Он как раз поправлял воротничок и замирает с приподнятой рукой.
— Ты в самом деле так думаешь?
Я берусь рукой за подбородок, поднимаю глаза к потолку.
— Уверен, — говорю я ему. — Уверен.
Он с облегчением улыбается.
— Никогда так об этом не думал. — И, воистину воспрянув духом, негромко запевает что-то про «мужчину моих снов», обходит стол и находит место рядом с Мюиром, унося с собой мою мысль.
Пожар в мороз. Точно.
Кругом заводят разговоры. Думаю, говорят обо мне. Кто-то упоминает магниты. Кто-то — многофазную систему переменного тока, но сам я отсутствую, пока за моей спиной не возникает Мартин. Он разбивает чары.
— Мистер Тесла, позвольте представить вам миссис Катарину Джонсон и мистера Роберта Андервуда Джонсона. Роберт — поэт и редактор «Сэнчури мэгэзин». Катарина его жена.
Мартин возвращается к обедающим. Я оборачиваюсь будто навстречу буре. Дверь на балкон широко распахивается.
Сначала Роберт: узкая бородка на серьезном лице, грустные глаза прячутся за круглыми стеклами в проволочной оправе, на энергичном лице — широкий нос. Его черты — сплав американского производства.
Далее Катарина: задорный дух, но она мягче, чем он. Ее свет труднее заметить. Кроме глаз. Их легко принять за северный остров, омываемый океаном. Блеск. Лед. Далекая буря. Красота.
Приход Джонсонов мгновенно увлекает меня. Я — камень, выхваченный с речного дна. Катарина занимает оставленное Сэмом место справа от меня, Роберт садится слева. Я чувствую их запах. Смятая трава. Холодный гранит.
— Миссис и мистер Джонсон, — говорю я, обернувшись к ней, — мы говорили о магнитах.
Действительно, магниты. Я не из тех, у кого много друзей, но сейчас я чувствую, как будто с двух сторон у меня торчат магниты и притягивают меня к этим людям, словно вместо сердца у меня сердечник, обвитый медной проволокой. Я подкрепляюсь глотком виски. Я не очень-то могу позволить себе чувствовать к людям что-либо, кроме любопытства. Образ жизни не позволяет. Есть, конечно, исключения, вроде Сэма, но они редки. И все-таки сердце у меня от волнения бьется вдвое чаще. Я не знаю, что делать дальше. Я допиваю виски и заказываю новую порцию.
— Магниты… — говорит Катарина и улыбается.
— Да, — выдавливаю я, и беседа продолжается.
Джон Мюир навалился на стол, скрестив руки под подбородком: он перебирает проволоку своей длинной бороды.
— Этой легенде четыре тысячи лет, — говорит он.
Все заинтригованы, и мы дружно склоняемся к нему, слушая рассказ. В тесном кружке я чувствую тепло, исходящее от Джонсонов. Я купаюсь в нем. Мне в голову не приходит спросить, почему меня так к ним тянет.
— Пастух-грек по имени Магнес пас овец неподалеку от города Магнезия в Малой Азии. Обитый железом наконечник его посоха цокал по камням. — Мюир поднимает солонку и перечницу и позвякивает ими друг о друга, подражая звону посоха. — Он зашел довольно далеко и решил вздремнуть. А проснувшись, увидел, что его овцы разбрелись. И тогда он влез на высокий утес, чтобы высмотреть их сверху. Он поставил на каменную вершину одну ногу, за ней другую и наконец свой верный посох. Пастух осмотрел окрестности, но овец не увидел. Тогда он захотел спуститься вниз, но не смог поднять ног. Он застрял. Как он ни старался оторвать ногу от камня, она прилипла, словно по волшебству. Он пробовал оторвать башмаки по одному, пытался подпрыгнуть… — Мюир отводит локти назад, будто сам готовится прыгнуть. — Ничто не помогало, — продолжает он. — И башмаки, и посох пристали к скале. Магнес почесал в затылке. — Мюир повторил жест. — Его овцы, увидев пастуха наверху, стали собираться к нему, но не найдя на скалах свежей травы, двинулись дальше. Он видел, что овцы легко переставляют ноги, а сам все не мог двинуться с места. Но к скале прилипли его башмаки, а не ноги. Он свободно шевелил пальцами ног. И тогда его осенило. Он вытащил ноги из башмаков, выпустил из рук посох, и так, видите ли, люди открыли магниты. — Мюир дважды щелкает в воздухе пальцами.
