Николай Романецкий - Дельфин в стеарине
16
К «Гаванскому» я прибыл на пять минут раньше оговоренного времени. Занял не ближайшую скамейку, а четвертую на другой стороне аллеи – вроде тут я, а вроде меня и нет. Хотелось посмотреть на Десятникову в тот момент, когда она обнаружит, что «кавалера» на оговоренном месте не оказалось. Что она при этом почувствует? Облегчение или совсем наоборот?
Над входом в универсам висел рекламный баннер «Хоть пол-Питера пройдешь, больше скидок не найдешь». Я мысленно похихикал – слоган был двусмысленным, и это, наверное, видели все, кроме автора текста. А может, так у него было и задумано – корявое тоже запоминается.
На скамейке лежал оставленный кем-то номер вчерашнего «Вечернего Петербурга». Я сел поудобнее, закурил и развернул газету, изображая из себя чтеца и время от времени поглядывая в сторону универсама.
На подстриженном газоне за скамейками расположилась компания полураздетых, загорелых парней и девушек. Поодаль стояли составленные в пирамиду электростриммеры. Молодые люди, как выразился бы наш губернатор, являли собой процесс реализации социальной программы «Город – молодежи, молодежь – городу». Стрижка газонов, уборка мусора, подрезка деревьев… Неброский, но очень необходимый труд. Ну и возможность заработать, само собой…
В романах прошлого века, посвященных далекому и недальнему будущему, эти работы поручались непременно автоматам. Был некий особый шик среди писателей – обрисовать, как робот-трудяга выползает из служебного помещения, чтобы подобрать брошенную героем обертку от мороженного и, жужжа и мигая неоновыми лампочками, превратить ее в нечто полезное. В пуговицу, к примеру… Тогда еще не было липучек и магнитных застежек. О том, что неквалифицированную молодежь потребуется обеспечивать работой, никто тогда не думал – впереди ждало Светлое Будущее, где всяк станет заниматься исключительно творческим трудом. Но когда пришло оно, это будущее – и вовсе не светлое, – выяснилось, что творческим трудом способен заниматься далеко не всякий (и не говорите, что творческим может быть любой труд; да может, однако так происходит только в случае, если за дело берется человек, одаренный господом). Пуще того, даже готовящимся к творческому делу студентам во время третьего семестра надо чем-то занять руки, иначе возрастает уличное хулиганство – удаль молодецкая ищет выхода. Вот и придумали с некоторых пор соответствующую программу, обеспечили финансирование, и слава богу…
Мои размышления прервало появление Десятниковой. Она выскочила из дверей универсама и застыла, обнаружив ближайшую слева скамейку пустой. Огляделась вокруг, растерянно опустила плечи.
Да, в сравнении с Анитой она была как Василиса Прекрасная рядом с Бабой Ягой – высокая, с хорошей фигурой, и ноги у нее росли почти из-под мышек. К таким ногам в самый раз мини-юбка, и она сама прекрасно знала это, поскольку в придачу к белой блузке носила именно этот предмет женской одежды.. Да уж, теперь-то я понимал Василия Зернянского, будь он хоть Кощей Бессмертный, хоть царь Горох, хоть Иван-крестьянский сын.
Между тем, Десятникова продолжала растерянно оглядываться. Девочка явно не интересовалась детективной литературой, иначе бы ее внимание непременно привлек читающий газету придурок. Впрочем, как раз на скамейках и можно встретить таких. Либо с газетами, либо с книгами, седовласых и седобородых…
Поскольку моя затея явно не удалась – не было на лице Десятниковой ничего, кроме растерянности, – я сложил газету, встал и помахал рукой.
Он заметила меня не сразу, потом некоторое время вглядывалась и наконец сошла со ступенек.
Я двинулся ей навстречу, и в результате мы встретились как раз возле ближайшей скамейки.
– Тут было занято, – соврал я.
Она не обратила на мои слова никакого внимания.
– Зачем вы хотели встретиться со мной? Что-то с Васей?
Она так и сказала – с Васей…
– Вы новости не смотрите?
– Смотрю, – явно соврала она. И добавила: – Правда, не каждый день. Что с ним?
– Он умер.
На сей раз она не вздрогнула, но это еще ни о чем не говорило – она определенно чувствовала, что я пришел с недоброй вестью, и была уже готова к любому исходу.
– Когда?
– Да уже около двух недель прошло.
Она рухнула на скамейку, стиснула руки, наклонилась, уставившись в землю. Я сел рядом и был наготове до тех пор, пока она не справилась с собой. Наконец она подняла голову:
– Извините… Вы из милиции?
Я не стал врать:
– Нет, частный детектив.
– Частный детектив? С какой стати?
– Органы посчитали, что это был несчастный случай либо самоубийство.
– Самоубийство? – Десятникова нервно рассмеялась. – Вася и самоубийство – вещи несовместимые. Я бы никогда не поверила… Подождите, раз вы – частный детектив, то вас кто-то нанял. Кто?
– Пока я не могу назвать имени своего клиента.
Она фыркнула:
– А я и так знаю! Эта стерва, его женушка. Так?
Ну что я мог ей ответить. Не согласиться?.. Да она бы не поверила! Поэтому я просто пожал плечами.
А Десятникова стремительно заводилась. Вот уже прекрасные глаза принялись метать молнии, ушки покраснели, а губки стали тонкими.
– Так вот что я вам скажу… – Она тряхнула кудрями. – Как вас зовут?
– Макс, – сказал я, изо всех сил стараясь не смотреть на ее ноги.
– Так вот что я вам скажу, Макс… Эта стерва его и убила. Я просто уверена в этом.
– А кроме уверенности, у вас что-нибудь имеется?
Она выпрямилась:
– Вы думаете, я вру? А если я вам скажу, что она ему угрожала публичным скандалом, если он меня не бросит. Он же собирался баллотироваться в депутаты Законодательного Собрания в марте следующего года, ему скандалы были нужны, как… как… – Она так и не подобрала сравнения и брякнула невпопад: – Как мертвому припарки. – Щеки ее залил румянец. – А-а-а, вот в чем дело… Эта стерва специально вас наняла, чтобы отвести подозрение от себя.
– Не понимаю… Зачем Аните Зернянской убивать мужа? Ведь он с вами расстался, насколько мне известно.
Я будто подстрелил лебедя.
Только что она взлетала, грациозно махая белыми крылами и вытянув шею, стремилась в небо, навстречу… да не знаю я – чему навстречу. И вот уже, лишившись власти над крыльями, теряя перья и кувыркаясь, лебедь падала вниз, чтобы грянуться о землю куском истерзанного мяса…
– Не понимаете? – сказала она. – Да, конечно, ничего вы не понимаете.
Она ошибалась. Все я понимал. Вернее, я понимал главное. Ее бросили, и она до сих пор не могла в это поверить. Потому что поверить значило согласиться с тем, что тебя разлюбили, а ей, по-прежнему влюбленной в этого мудака, согласиться было – как ребенку лишиться самой главной на сегодня игрушки.
