Инна Живетьева - Черные пески
Острие пропороло воздух в опасной близости от плеча, Митька же отклонился больше чем нужно – и пока возвращался в позицию, шпага роддарца успела очутиться у груди. Княжич Дин застыл, только скосил глаза на почти касавшуюся камзола сталь.
– У вас все так паршиво? – сплюнул парень.
– Нет, конечно.
Шпаги вернулись в ножны. Митька снял плащ, отряхнул его от налипшего снега.
– Я средненький фехтовальщик.
В глазах противника – неподдельное изумление, перерастающее в отвращение. Митька вопросительно поднял брови.
– Вот так взять и себя обгадить. – Парень сплюнул.
– Правильная оценка своих сил называется «обгадить»?!
– А если бы ты бабу не мог уходить, так тоже бы орал на всех перекрестках?
– Это разные вещи, – выдавил Митька.
– Тогда вы никогда против нас не устоите. «Разные вещи», – с отвращением повторил парень. – Или ты полоумный какой? Я же вижу, мог бы здорово фехтовать. Ладно, кому не дано, но ты-то…
– Есть более интересные занятия.
– Какие же? – парень спросил с жалостью, наверное, утвердился в мысли, что Иллар откупился душевнобольным.
– Понять прошлое, описать настоящее, подумать о будущем. Моя дорога не воинская.
– Скажи еще, что ты летописец, – хмыкнул собеседник.
Митьку это почему-то разозлило. Он вспомнил про лежащие у Хранителя Курама переписанные свитки, предложение короля Далида и резко ответил:
– И скажу. Да, я летописец.
– Брешешь.
Митька пожал плечами: не веришь, твое дело.
– Еще скажи, что посвящение прошел! – наскакивал возмущенно роддарец.
– Какое?
– Ага, не знаешь даже! Для летописцев какое положено!
– Не знаю. Наверное, это у вас принято, у нас такого нет.
– А кто тогда может подтвердить, что ты не врешь?
Митька разозлился:
– Да, например, ваш Хранитель Курам!
Он думал, противник вспыхнет праведным негодованием. Или рассмеется: ври, да не завирайся. Но недоверчивость и отвращение сменилось уважением – так быстро, что Митька поразился.
– Меня зовут Дымок. – Парень чуть склонил голову.
– Княжич Эмитрий Дин из рода Орла. – Митька ждал всплеска любопытства, но, кажется, нового знакомого не так сильно интересовал мятеж в Илларе, чтобы помнить все имена. – А почему – «Дымок»?
Парень взлохматил волосы, действительно дымчатого оттенка.
– А еще я чуть на пожаре не угорел. А что, у вас принято вот так сразу полным именем?
– Конечно.
– А меня зовут Дымком, – сказал, как отрезал. – Все-таки фехтованием ты зря не занимаешься.
– Зря, – покаялся Митька.
– Хочешь, будем тренироваться вместе?
– А тебе зачем? Как противник я против тебя немного стою.
– Интересно. У меня же весной второе совершеннолетие будет.
Уже потом, когда Митька сблизился с Дымком – если так можно сказать о роддарце – он понял, что стояло за этим любопытством. В Илларе знатные восемнадцатилетние наследники получали право на свой отряд, в Роддаре же все, хоть крестьянин, хоть сын крега, уходили на год-два в чужие королевства – это и называлось вторым совершеннолетием. Первое наступало в шестнадцать – когда мальчишка получал право стать солдатом своего владетеля. Нет уважения тому мужчине, кто всю жизнь просидел дома. Исключение делалось лишь для владетеля и Хранителя – они принадлежали родной земле.
Странные установились между княжичем и роддарцем отношения – и не приятели, и не враги. Словно заключили перемирие до той поры, пока Дымок не уйдет в наемники и, может, станет противником Иллара. Или пока владетель не будет вынужден выполнить свою клятву. От Дымка узнавал Митька о событиях на родине, правда, маловразумительно: «Воюют. Вроде, жмут мятежников». Они вообще мало беседовали, если подразумевать под этим диалог, их общение сводилось к монологам. Митькиным – о воинских традициях Иллара и Ладдара. Дымок говорил со шпагой в руке. Юный роддарец вбил себе в голову, что летописцу грех пренебрегать талантом фехтовальщика, и гонял Митьку до седьмого пота. Княжич не только плащ скидывал, но и камзол, рискуя простудиться под зимними ветрами.
Дымок и не представлял, как сильно смущало Митьку их знакомство. Княжич был уверен, что воинственный народ Роддара вызовет у него отторжение, но пока же чувствовал интерес и уважение к чужим, таким непохожим, обычаям.
***Карь звучно хрупал зерном и косил на Шурку глазом. Подобрал губами остатки, фыркнул недовольно.
– Ну нету больше, честное слово. Даже не нюхай меня, нету. Ничего, скоро твой хозяин выздоровеет, нагоним своих. Там-то уж накормят, будь спокоен.
Шурка успокаивал не коня – себя. Сегодня ровно двадцать дней, как они торчат в этой деревушке с дурацким названием Каменный гриб. Спасибо Матери-заступнице, пошел княжич на поправку. А то первое время Шурка чуть не плакал, глядя, как мечется Темка по кровати, слыша хриплый кашель. Княжич бредил, звал маму, просил отца поторопиться, порывался что-то рассказать Митьке, уговаривал Марка. Только Демаша-младшего он не вспомнил ни разу.
Шурка же почти не отходил от княжича. Менял пропотевшее белье, обтирал тело мокрой тряпкой, кормил с ложечки и заставлял пить горький отвар. Лишь когда усталость валила с ног, уступал место хозяйке дома. И то спал вполглаза, вскидываясь на каждый резкий звук и голоса.
Кроме недосыпа мучил Шурку голод. Как ни трудно в армии, а все равно накормят. В предгорье же, дважды перепаханном войсками, голодали. Княжичу Шурка подсовывал лучшие куски, довольствуясь остатками. С фуражом тоже сложности, староста уже в открытую ворчит, осмелел, как королевские войска ушли подальше. Скорее бы Артемий мог ехать! Хоть и пошел на поправку, но еще слишком слаб, чтобы путешествовать верхом.
Карь обиженно всхрапнул. Шурка погладил коня по белому пятну на морде и заторопился в дом. Через двор он пробежал рысцой, торопливо нырнул в сени, прячась от ветра.
Печь, затопленная с утра, еще не остыла; мальчишка приложил к ней руки, отогреваясь. В доме было тихо, лишь напевала младшая невестка, покачивая люльку. На полу возились погодки – брат с сестрой, сосредоточенно перетягивая друг у друга соломенную куклу. Хозяйка сучила из шерсти нить, навивая ее на веретено. В углу топтался тощий козленок, подбираясь к брошенной на лавку рубахе. Вот только едой тут и не пахло.
Шурка прошел за занавеску. Раньше в отгороженном углу спали хозяин с хозяйкой, сейчас место уступили княжичу. Шурка, пристраиваясь на ночь, кидает на пол тулуп. Если Темке приспичит встать – обязательно наступит. Но княжич много спит, говорят – это хорошо, сил набирается. Вот и сейчас дышит ровно, хрипов не слышно. Ну, будет на то милость Матери-заступницы, еще несколько дней – и поедут. Как раз двое раненых собираются в дорогу, компанией веселей да и не так опасно.
