Елизавета Дворецкая - Золотой сокол
— Чудной у вас воевода! — Зимобор пожал плечами. — Такое буйство на торгу, а ему и дела нет! Прислал бы хоть кметей, разняли бы! У нас в... — он хотел сказать «в Смоленске», но прикусил язык, — всегда разнимают.
— И у нас разнимают, да тут... тут дело особое. — Дивина поколебалась, не сразу решив, говорить ли. — Воевода наш Горденю очень не любит. Звал его к себе в дружину — тот не пошел. А еще... — Она хотела сказать еще что-то, но передумала. — Ну, он такой. Горденюшка наш, как разойдется, ни матушки, ни батюшки не пожалеет. Кроме как коромыслом, его и не вразумишь. Ничего, голова крепкая, и не то выдержит. Завтра опять будет колобродить, как новенький.
Но в невнимании к гати воеводу Порелюта нельзя было обвинить. Гать начиналась чуть дальше того места, где Зимобор вышел на тропу, и содержалась в относительном порядке. Местные хорошо знали дорогу и вскоре вышли почти туда, где остались купцы. Правда, к этому времени возле стругов и волокуш маялись только вернувшийся Радей, Голован с Печуркой и сам Доморад, а остальные разбрелись по лесу в поисках уже не столько дороги, сколько друг друга.
Нежданно явившейся помощи они так обрадовались, что Доморад даже обнял Крепеня, которого тоже помнил по прежним поездкам. Радегощцы споро принялись чинить гать, другие отошли кричать «ау!» и собирать полочан. У Дивины оказался настоящий нюх: не хуже собаки, собирающей стадо, она мигом согнала обратно к гати разбредшихся путников, и вскоре груз, толкаемый и влекомый почти сотней рук, двинулся по выправленной гати к Радегощу.
Дивина шла последней и что-то шептала, то притоптывая, то поворачиваясь, то пятясь. Никто из радегощцев словно не замечал ее занятия, и Зимобор только косился, но ни о чем не стал спрашивать. Понятно было, что дочь знаменитой травницы и сама многое умеет.
Наконец впереди показалась река, последние расползающиеся бревна гати спустились к песку. Оба струга благополучно столкнули в Выдреницу, бочонки и мешки перетаскали, люди с облегченными стонами опустили натруженные руки и выпрямили измученные спины.
— Ничего, тут теперь близко, а там в баню, и как новорожденные будете! — утешал их Крепень. — Баней-то мы и теперь богаты, за дровами далеко не ходить, воды тоже — хоть залейся! Давай, Горденя, за весло берись, видишь, люди устали!
Как видно, староста не привык жалеть свое могучее и непутевое дитятко, и Горденя, не споря, послушно взялся за весло.
— Как устроитесь, приходи, мы тебе отвар сделаем. — Дивина, оставшаяся на берегу, махнула Домораду. — Моя матушка кого хочешь на ноги поставит, вон люди не дадут соврать!
— Это точно, — закивали радегощцы.
— Смотри, отец, у тебя вон губы уже синие и дышишь, как будто струг на руках нес, — предостерегла девушка, окинув купца взглядом. — Заворачивай к нам, а то не было бы хуже!
После борьбы с гатью и блужданию по лесу Доморад и впрямь выглядел не лучшим образом: побледнел, дышал тяжело и невольно хватался за сердце.
— Иди-ка ты, отец, прямо сразу, а? — предложил Зорко. — Что я, сам людей и товар не устрою? И пошлину заплачу, за всем пригляжу, а потом к вам зайду. А ты иди сейчас, чего тебе ходить туда-сюда?
Слова его убедили купца, да тот и сам слишком устал и очень хотел поскорее на покой.
— Пожалуй. — Доморад устало кивнул. — Поезжайте, а я тут... с девушкой... — Он посмотрел на Дивину и улыбнулся сквозь одышку.
— Иди с ним. — Зорко глянул на Зимобора, которому стал доверять после двух совместно проведенных дней. — Помочь там, если что. А мы потом подойдем, как все устроим.
Зимобор спокойно кивнул, надеясь, что никто не заметит, как он рад.
Дивина повела их обратно по улице. На их дворе, кроме обычных построек — хозяйской избы, хлева, курятника, баньки, погребка, покрытого зеленым дерном, — имелась еще одна просторная изба — беседа, в которой зимой женщины собирались на посиделки.
Летом, когда через Радегощ ездило много торговых гостей, ее использовали как еще один гостиный двор. Только войдя в ворота, Зимобор сразу заметил, что по всему двору, особенно возле избы, были навалены охапки чуть подсохшей травы, дедовника и полыни, издававшей резкий пряный запах. Конечно, неудивительно, что на дворе у травницы сушатся травы, но зачем полыни-то столько?
— Пестряйка! — на ходу крикнула Дивина в соседний двор. — Бабуля! Баба Осташиха! Помогите баню натопить, гости у нас, а матушка еще не вернулась!
Пока соседка с сыном топили баню, Дивина дала Зимобору и Домораду умыться и посадила их за стол. Угощения были сплошь лесные: хлеб из белокрыльника, печеные корневища камыша и рогоза и... молоко. Зимобор, забывший его вкус, сперва был изумлен, как сумели сохранить корову в долгой голодной зиме, но молоко оказалось лосиным.
— У нас лосиха взрослая, трехгодовалая, годовалый бычок-лосенок и новорожденная телушка, этой весной только принесла! — с гордостью объясняла Дивина.
— Дома держите? — расспрашивал Доморад. — Надо же, чего только люди не придумают!
— Ну да. Днем их Пестряйка с сестрой в лесу пасут вместе со своими, а на ночь в хлев ставим. Молоко берем, сколько можно, потом бычка забьем — мясо, шкура, кость будут. Коров-то во всем городе одиннадцать голов осталось, и те все в детинце. А в прежние годы на каждом посадском дворе были, и не по одной. А теперь вот лоси у людей. Жить-то надо. У кого бычки, у кого телушки. Мы с матушкой по лесу ходили, лосих с телятами искали и с собой забирали. Здесь людям раздали, по хлевам расставили. Их прокормить легче — они же осину, и дуб, и чего только не едят!
— Как это — лосиху в город привести! Сроду не слышал! — Доморад едва ли поверил бы, если бы Зимобор не подтвердил, что уже видел в здешнем лесу лося с боталом на шее. — Разве лосиха пойдет за человеком? И разве лосят своих даст забрать?
— Даст, если уметь с ней говорить.
— Говорить?
— Да. Я с любым зверем умею говорить. Хоть с медведем.
— Кто тебя научил?
— Лес Праведный. Я у него росла. Знаешь, бывает, что Лес Праведный забирает к себе девочек, если потерялись, или по обету отданы, или матерью в злой час прокляты. Он их держит у себя, растит, уму-разуму учит. А потом выводит отбратно к людям.
— Чудеса! — только и сказал Зимобор, глядя на Дивину, и сам не знал, что ему кажется большим чудом — ее лесное воспитание или ее красота.
У всех славян имелись предания о Лесе Праведном[27]. Они шли из той глухой, дремучей древности, когда лес был и единственной средой обитания человека, и защитой, и кормильцем, и главным божеством, тем и этим светом. Оттуда, из леса, приходило богатство — дичь, мех, дерево, мед, — там же можно было нарваться на смертельную опасность, попасть под падающее дерево, повстречать разъяренного зверя, завязнуть в болоте, просто заблудиться и пропасть. Оттуда выходили зимой стаи голодных волков под предводительством своего хромого хозяина-боротня, туда же уходили души умерших предков, навеки растворяясь в чащобе, чтобы потом лишь шепотом листвы и мерцанием болотных огоньков давать о себе знать потомкам. Лес Праведный был воплощением дремучей чащи, общим предком, повелителем мира на грани того и этого света, как и сам лес, способным богато наградить или жестоко покарать. О нем рассказывали и то, что заблудившихся или уведенных из дома детей он собирает у себя, оберегает, учит, а потом возвращает, если родители сумеют их найти. Зимобор слышал об этом, но не думал, что когда-то ему удастся повидать девушку, воспитанную Лесом Праведным. Впрочем, из Радегоща до той дремучей чащи на грани было гораздо ближе, чем из Смоленска.
