Елена Хаецкая - Возвращение в Ахен
Алаг выпустил мальчишку, отступил на шаг и начал бормотать свои жуткие вирши, сотрясаясь всем телом в конце каждой фразы. Скрипучий голос, монотонно и ритмично повторяющий рифмованную ахинею, звон серебряных подвесок, резкие движения рук — все это внезапно сгустило в кузнице воздух. Огонь почти погас. Аэйт в смертной тоске обхватил голову руками и сел на пол. Даже Эоган привалился к стене плечом и тяжело задышал, а потом закашлялся.
Глаза Алага горели в темноте, светясь, как у зверя. И они злобно смотрели на Синяку. А оборванец, невесть откуда взявшийся, расставил ноги в стоптанных сапогах и с любопытством воззрился на колдуна, словно не понимая, что происходит. Алаг начал задыхаться. Наконец, когда он остановился, чтобы глотнуть воздуха, Синяка хмыкнул:
— Ты это что — заколдовать нас хочешь, что ли?
Алаг замер с раскрытым ртом. Ничуть не интересуясь состоянием колдуна, Синяка наклонился к Аэйту.
— Дай руку. Нам пора уходить.
Аэйт помотал головой, сидя на полу. По его лицу неудержимо катились слезы.
— Иди… — выговорил он с трудом. — Скажи Меле… Ну куда я такой пойду? Я умираю, Синяка…
— Глупости, — сказал Синяка, хватая его за подмышки и с силой поднимая на ноги. — Никто здесь не умирает.
Аэйт прижался к нему, хватаясь за синякину одежду. Чародей обнял одной рукой и прошептал ему в самое ухо:
— Перестань дрожать.
Неожиданно Эоган сказал прерывающимся от удушья голосом:
— Ты, кто без имени, — ты можешь раздавить эту гадину?
— Могу, — ответил Синяка, равнодушно глядя на съежившегося в углу Алага.
Сквозь кашель Эоган выкрикнул:
— Так сделай это!
Аэйт никогда не видел кузнеца таким взволнованным. Но Синяка ответил спокойно и грустно:
— Всемогущество развращает. Раз обратившись к нему, я уже не смогу остановиться. Прости, Эоган. Ты лучше моего знаешь, что мне нельзя гневаться. Разбирайся сам с этим взбесившимся заклинателем.
Алаг отполз в угол, когда Синяка, прижимая к себе дрожащего Аэйта, прошел мимо, и что-то пробормотал ему в спину.
Синяка резко обернулся.
— Клянусь Черной Тиргатао, тебе лучше не испытывать моего терпения.
— Твой гаденыш уйдет от тебя, — изнемогая от злобы, прошипел колдун. — Он прибежит ко мне. Я его хозяин. Я выпью его силы, я отберу у него разрыв-траву. И ни ты, оборванец, ни этот твердолобый холуй Подземного Хозяина мне не помеха.
Он перевел свои горящие глаза на Аэйта и поманил его к себе.
— Иди ко мне, мальчик, — позвал колдун скрипучим голосом.
Аэйт вывернулся из синякиных рук и рванулся к Алагу. Сейчас он не видел искаженного ненавистью лица и клочковатой бороды, он не замечал отвратительной ухмылки мокрых красных губ колдуна. Его тянуло к Алагу как к чему-то прекрасному, желанному, светлому.
Эоган отчаянно крикнул:
— Сделай что-нибудь, чужой человек! Пусть Аэйт уходит с тобой, пусть уносит светлые силы из нашей деревни — все, что угодно, но отбери его у этого бешеного волка!
Расхохотавшись, Алаг испустил вопль, подражая волчьему вою, и оборвал его на протяжной тоскливой ноте.
— Бесись, кузнец, — сказал, наконец, колдун. — Рычи! Ты можешь сгрызть свою наковальню, но мальчишка — мой.
— Синяка… — прошептал кузнец умоляюще.
На мгновение Синяка прикрыл глаза, а когда он снова поднял ресницы, взгляд его был уже совсем другим.
— Довольно, — сказал он Алагу. — Твое властолюбие, колдун, становится чересчур назойливым. Слушай меня. Я забираю у тебя твою силу. Ты загадил вокруг себя все, к чему прикасался. Пора тебя остановить.
Алаг корчился, ерзал, но молчал, не сводя с оборванца злобного взгляда.
— Подними руки, поверни их ко мне ладонями, — велел Синяка.
— И не шевелись, Алаг. Ты больше не колдун.
Подчиняясь явно против своей воли, Алаг замер, держа руки на уровне груди. Синяка выпрямился. Он ощутил, как сила колдуна
— и немалая — потекла к нему из раскрытых ладоней, которые беспомощно вздрагивали, но не могли сомкнуться. Она вливалась в Безымянного Мага, словно яд, она обжигала, как кислота, темная, загрязненная завистью и жаждой власти, — эти чувства были настолько сильны, что почти не оставляли места корыстолюбию.
Силы Алага мутным, нечистым потоком захлестывали Синяку, и он начал задыхаться. Это было все равно, что пить помои. В ушах нарастал бешеный звон. Пол качался у него под ногами, и Синяка ухватился за притолоку. И тут его стошнило.
Когда он обтер лицо ладонью (в надежде потом повозить руки в траве, чтобы отбить запах) и смущенно огляделся по сторонам, то увидел, что Алаг лежит в неловкой позе, скребет по полу пальцами и тяжело дышит раскрытым ртом, а по бороде у него течет слюна. Он был теперь просто стариком, неопрятным и жалким. Аэйт в страхе смотрел на него.
Синяка опустил ресницы и прислушался к себе. Нельзя дать силам Алага разбрестись по его душе. Он стал осторожно собирать их в комок. Проклятый колдун накопил столько дряни, что Синяке было страшновато выбрасывать ее в мир. Но он надеялся на то, что дрянь рассеется и будет не столь опасна, как теперь, когда она сконцентрирована в одном человеке. Он скатал ее в шар и осторожно оттолкнул от себя сгусток энергии.
Светящийся желтоватый шар, нечто вроде молнии, ушел ввысь и там взорвался, рассеивая силы Алага по ветру.
Синяка перевел дыхание. Вот теперь действительно все кончено.
— Дай мне какую-нибудь тряпку, Эоган, — сказал он виновато. — Я уберу…
— Не беспокойся, — тут же отозвался Эоган. И медленно добавил: — Сожрать Алага, не поперхнувшись, — такое не под силу даже богу…
— Я не бог, — сказал Синяка, уловив настороженность во взгляде кузнеца.
Он взял Аэйта за руку и вывел на дорогу.
— Синяка, — шепотом сказал Аэйт, — а это действительно ты?
…"И не обижай Пузана», — велел Синяка перед тем, как уйти в деревню. Такое распоряжение легче отдать, чем исполнить. Мела неприязненно посмотрел на безмятежно сопевшее чудовище. Комар наливался рубиновым светом, примостившись у великана за ухом, но Пузану это вовсе не мешало. Спал себе и спал.
Однако спал он, как выяснилось, не так уж крепко, и если комар его не особенно беспокоил, то сказать того же о злом и пристальном взгляде Мелы было нельзя. Великан приоткрыл один глаз и прогудел:
— Мела, успокойся. Ежели господин Синяка сказали, что приведут ребенка из плена, то они так и сделают. Они с Торфинном совладали, очень даже просто, а они тогда были совсем молодые. Во.
И снова захрапел.
Мела подумал немного над этой краткой речью, которая, несомненно, была проявлением великаньей чуткости, и сел спиной к чудищу, подставляя лицо свету восходящего солнца. Мела был дикарем и мог, как животное, ждать долго и терпеливо. Прошло никак не меньше пяти часов после рассвета, и Мела впервые насторожился: ему почудились шаги в лесу. Он легко поднялся и скользнул в заросли. Пестрая зелень, пронизанная светом, хорошо скрывала его. Он двигался бесшумно и очень быстро. Забравшись в ореховый куст, он осторожно выглянул на широкую лесную дорогу.
