Александр Забусов - Кривич
— Да диким кабанам-то, ни чё. А вот нам с тобой — чё.
Глянув на Монзырева, Андрюха понял, что тот намекает на рассказанный как-то им же самим случай про них с Семибратовым.
Перед новым годом, как и положено в Российской армии, в воинской части была запарка, причем запарка конкретная, по всем направлениям. Судя по всему, охреневшее начальство наверху, в преддверие веселой встречи десятидневных каникул, двадцать шестого декабря слило в «низы» кучу бумаг, которые требовалось срочно отработать. Дьяконов насел на начальников подразделений, запугал, надавил, наорал и работа пошла, нет, она как бешенный рысак помчалась по компьютерным мониторам. И тут, командиру срочно потребовалось отправить Семибратова в КЭЧ, опять таки, по бумажным вопросам. У тех тоже случилась запарка, организация то полувоенная. Седой, умудренный подполковник объяснил Андрюхе, что и как надо сделать в его отсутствии. Сам сел в УАЗ и укатил выполнять поручение. Оставшись практически бесконтрольным, тот недолго думая, слинял в роту к лепшему другу и собутыльнику прапорщику Зинкину, такому-же щеглу, как и он сам. Раздавив в каптерке пузырь водки, решили позвонить Тарараскину, одному из начальников подразделений. Холостяку с благородной сединой в волосах, но большому любителю выгулять на поводке зеленого змия без намордника. Услышав зов честной компании, тот уже через пять минут уселся на стул во главе стола.
Короче, когда Семибратов в четыре часа вечера пересек порог штаба, пьяный в стельку Андрюха сидел за его столом в кабинете, с нулевой отработкой документов. Увидев любимого начальника, тут же перешел в наступление, высказавшись по поводу службы, армии, далекого московского начальства и начальников в целом, с элементами ненормативной лексики, в выражениях с яркой негативной окраской. Семибратов, молча выслушал тираду, уложив разбуянившегося словесно лейтенанта на диван, стоящий в кабинете. Что толку объяснять пьяному мальцу, с какой стороны у тебя тюбетейка на «чайнике». До позднего вечера работал с бумагами и, выключив свет, прикрыл дверь. Мысленно пожелав подчиненному спокойной ночи, удалился домой.
На следующий день в подразделении Семибратова один из подчиненных после рабочего дня, проставлялся за день рождения. Ни каких разборок с проштрафившимся подчиненным Семибратов устраивать не стал, с хитрой улыбкой подошел к помятому, невыспавшемуся, страдавшему похмельем, Андрею:
— Андрей, нам с тобой на твоем «мустанге», необходимо будет после сэйшэна съездить по делам, так что ты не пей.
И в течение полутора часов усиленно, в темпе вальса, накачался спиртным. Трезвый до безобразия, Андрюха дотащил начальника до машины. Усадил его. Отчалили. В полусонном состоянии начальник произнес:
— Андрюша, а теперь я тебе в машине еще и наблюю. Чтоб ты на всю жизнь запомнил, глядя на начальника, каким свином ты бываешь, когда с Зинкой и Тарараскиным пьете бесконтрольно на работе. Подожди, сейчас тебе меня еще и на пятый этаж тащить придется.
Андрей тот случай запомнил, но по молодости лет, выводов так и не сделал.
— Да пошутил я, Николаич.
— Я уж понял, что пошутил. Ну что ж, коли терем, считай, стоит, Вестимир, ты завтра поутру собери всех бригадиров и начальников сюда. Короче, всю старшину веси на совещание.
— Будут собраны, не сомневайся.
— А нам бы сегодня баньку посетить, дорожную пыль смыть.
— А мы как знали, протопили с полудня.
— Тогда чего мы стоим, приглашай.
От пара и свежих березовых веников, голова улетала светлой дурниной под высь. После каждого захода в парную тело нагревалось, а на выходе желудок получал порцию холодного хлебного кваса. Вышли из бани чистыми, намытыми. Вечерняя прохлада, легкие сумерки на дворе. К Монзыреву подошел Вестимир.
— Николаич, ты давай иди ко мне в избушку, в нашу заповедную дубраву, пошепчемся. Там и квасок холодный, и покушать чего найдешь. А я тут дела поделаю и подойду, — с тихой лукавинкой в голосе произнес он.
— Хорошо. Спать то еще вроде и рано.
Знакомой тропинкой под сенью вековых дубов Монзырев подошел к воротам капища. Войдя в них, остановился. Подняв руку в приветствии, весело вымолвил:
— Приветствую вас, боги славянские. Пустите переночевать? Я вас слишком не побеспокою.
Тишина. Сквозняк из-за частокола принес обрывок осеннего тумана. Он как облачко, похожее на футбольный мяч, проплыл над подворьем, проскользив у самого лица Монзырева, изменил направление, двинулся к истукану богини Лады и распался, будто его и не было.
— Ну что ж, молчание — знак согласия.
Повернув вправо, боярин вошел в хорошо знакомую избенку. Одноразовой зажигалкой, оставшейся из прошлой жизни, со времен, когда еще курил, зажег глиняный светильник на столе. Единственная комната, она же горница, осветилась тусклым ненавязчивым светом. Налил из кувшина в глиняную кружку кваса, усевшись, неспешно отпивал его. Просидев, какоето время, ожидая Вестимира, завороженный мерцанием огонька, не заметил, как голова поникла на ладони, и он уснул прямо за столом. Сказалась усталость прожитого дня, и поход в баню.
Проснулся от прикосновения прохладной ладошки к лицу. Приподнял голову от столешницы, у настеж открытой двери увидал хорошо знакомый женский силуэт в легком летнем платьице. Приглядевшись, офигел, женщина была ни кто иная, как его бывшая жена Варвара, такая же красивая и желанная в лунном освещении, как и в дни их любви. В голову пришла мысль: «Волхв с-сука для меня Варьку из будущего перетащил, то-то старый козел, так лукаво скалился. Пошептаться ему захотелось старому уродцу».
— Иди ко мне!
В армии выполнение приказов вдалбливается с первых дней службы. Вышел из-за стола, шагнул к Варваре. Дух противоречия усиленно боролся со спермотоксикозом.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
Ничего она ему не сказала. Как только он оказался рядом, она прижалась к нему всем телом. Монзырев уловил запах ее волос, запах всегда так приятно пахнущего тела. Рванув узел веревки гашника на шароварах, сунула руку туда, где катастрофически быстро поднималось естество. Монзырев, чисто на упрямстве и остатках самолюбия, еще пытался держаться. Прижав его спиной к дверному косяку, Варька стянула шаровары до самых колен, и сама опустилась на колени перед ним. Нежные, мягкие руки ухватили его ягодицы. А губы, самые сладкие губы, в этом богом забытом десятом веке, охватили весь низ живота. Из горла Монзырева вырвался грозный рык. Долгое воздержание, приближало тот миг блаженства, после которого женщина опустошает мужчину всего до последней клеточки. Монзыреву захотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. Но Варька, зараза, внезапно бросив истязать упругим и влажным языком, самое дорогое для любого мужчины, носимое при себе всегда личное «оружие», встала на ноги, одним движением разорвала рубаху на груди, впилась острыми зубками в его сосок. Монзыреву это не понравилось. Обхватив ее голову руками, попытался вернуть в прежнее положение. Кто бросает начатое, не доведя дело до логического завершения? Варькино упрямство, до брака и в браке с ним, часто приводило Монзырева в бешенство. Но данная ситуация, когда сперма готова с напором лезть даже из ушей, его просто добила. Короткое время происходила любовная борьба. Варькины потуги, встать на ноги из первоначального положения, закончились тем, что она резко отстранилась. Встав, через голову сорвала с себя легкое платье, оставшись в лифчике, кружевных трусах и чулках на босую ногу. Увидев все это, Монзырев, свирепея, подался к бывшей жене. Негодяйка, с ехидной улыбкой отступила назад, на улицу, прямо к подворью с истуканами. Монзырев шагнул за ней, забыв про спущенные шаровары, запутался в них, чебурахнулся с низкой ступени. Нифига себе — удовольствие смазала. Стащил с себя шаровары вместе с сапогами.
