Стивен Эриксон - Охотники за Костями
Многим людям кажется простым делом разделение войны и мира, определение этих противоположностей. Марширующие вояки, кровавые битвы, резня. Замшелые засовы на арсеналах, договоры, пиры, широко раскрытые ворота крепостей. Но Скрипач знал: страдание процветает в обоих этих царствах. Он повидал слишком много голодных лиц, дряхлых старух и матерей с малыми детьми на руках, неподвижно валяющихся по обочинам дорог и у сточных канав — а по канавам нескончаемым потоком текло дерьмо. Как будто остатки погибших душ. Он давно пришел к некоему заключению, и оно мучило его, как вбитый в сердце гвоздь; он давно страдал от беспощадного понимания, что не может более смотреть на мир отстраненным взором и выносить суждения, продиктованные моральным релятивизмом — "тут живут получше, там немного похуже". Вот истина, открывшаяся его сердцу: он больше не верит в мир.
Мир не существует нигде, кроме как в идеальной жизни высокопарных слов, в литургии заблуждений. Как будто отсутствие открытого насилия — достаточная причина самодовольства, доказательство, что "тут живут получше". Между миром и войной НЕТ ЧЕТКОГО РАЗДЕЛЕНИЯ — они лишь разные выражения повсеместной одинаковости. Страдание пронизывает всё. Дети голодают у ног богатых господ, даже если власти господ никто и ничто не угрожает.
В нем слишком много сочувствия — он понимал это, ибо мог чувствовать боль и беспомощность, ощущая отчаяние; из отчаяния рождается желание — потребность — уйти, подняв руки, повернувшись спиной ко всему, что он увидел, что узнал. Если он не может ничего СДЕЛАТЬ… проклятие, он не хочет ничего ВИДЕТЬ. Какой тут выбор?
"Итак, мы плачем по павшим. Мы оплакиваем и тех, кто еще не пал. Во времена войны слышны громкие крики и стоны; во времена мира стоны так тихи, что мы говорим себе: ничего не слышно!
Музыка моя стала жалобой, и я обречен вечно слушать ее.
Покажите мне бога, не желающего людских страданий.
Покажите мне бога, прославляющего разномыслие, благословляющего и неверующих, не угрожающего им.
Покажите мне бога, понимающего смысл мира. Достигнутого в жизни, а не в смерти.
Покажите…"
— Стоп, — проскрежетал Геслер.
Скрипач заморгал, опуская инструмент. — Что?..
— Нельзя оканчивать на такой гневной ноте. Прошу тебя…
"Гнев? Простите". Он мог бы сказать это вслух, но не хотел. Скрипач опустил глаза и уставился на грязный пол под ногами. Кто-то недавно раздавил таракана (может быть, он сам?) Поломанные, вдавленные в грязные доски ножки еще дергались. Скрипач не мог отвести взора.
"Милое создание, ты проклинаешь нас, равнодушных богов?"
— Ты прав, — сказал он. — Я не могу окончить так, — и поднял скрипку. — Вот иная песня для тебя, одного из немногих, кого я хорошо понимаю. Музыка Картула. "Танец паральта".
Он опустил смычок на струны и заиграл.
Дико, страстно, увлеченно. Последние такты — паучиха, пожирающая любовника своего. Это было понятно даже без слов.
Четверо засмеялись.
И снова повисла тишина.
* * *Могло быть и хуже, думал спешащий по темной улице Бутыл. Агайла могла бы залезть ему за пазуху с другой стороны и вытащить не куклу, а живую крысу, и та покусала бы ее. Кажется, это любимое занятие Игатаны. Пошло бы дальнейшее общение по иному руслу? Он подозревал, что да.
Улицы в Мышатнике кривые и путаные, узкие, неосвещенные. Найти тут мертвое тело в темноте — дело довольно обычное. Но не пять мертвых тел сразу. Сердце тяжело застучало. Бутыл встал. Вокруг запах крови. Крови и желчи.
Пять тел в черных одеждах, под капюшонами. Их разрубили на куски. Похоже, только что.
Он услышал из ближайшего переулка крики, вопли ужаса. "Боги, да что там?" Подумал было выпустить Игатану, но не решился — глаза крысы еще ему понадобятся, это несомненно, и потеря зверька может повлечь катастрофу. "К тому же я почти достиг цели. Надеюсь".
Он осторожно обогнул тела, направившись в начало следующей улочки.
Кто бы не вызвал тот шум, он уже ушел. Бутыл заметил, как сзади, направляясь к пристаням, пробежало несколько человек. Он вошел на улицу и повернул в том же направлении.
Вскоре он подошел к таверне. Полукруглые ступеньки, ведущие вниз. По взмокшему телу побежали мурашки. "Здесь. Спасибо, Агайла".
Бутыл сбежал по ступеням, толкнул дверь и попал на постоялый двор "У Повешенного".
Мерзкое на вид логово было переполнено, но люди казались странно молчаливыми. Бледные лица поворачивались, глаза следили за молодым человеком, застывшим у порога.
"Проклятые ветераны. Ну, вы хотя бы здесь, а не пытаетесь резать наших моряков".
Бутыл прошел к бару. Почувствовал, как кукла шевелится в складках плаща: правая рука поднялась — он увидел человека, смотревшего в другую сторону.
Широкая спина, могучие плечи. Он поднимал кружку, опираясь о стойку левой рукой. Рукав поднялся, обнажая множество рубцов.
Бутыл шлепнул человека по плечу. Тот медленно обернулся.
Глаза, холодные, как погасшие горны.
— Не вас ли зовут Иноземцем?
Человек нахмурился: — Мало кто меня так зовет, и уж точно не ты.
— У меня послание, — продолжал Бутыл.
— От кого?
— Не могу сказать. Не здесь.
— И что в послании?
— Ваше долгое ожидание окончено.
Слабо блеснули глаза — как будто угли начали разгораться. — Неужели?
Бутыл кивнул. — Если вам нужно собрать вещи, я подожду здесь. Недолго. Нам надо идти, и быстро.
Иноземец повернул голову и позвал здоровяка, который только что откупорил фляжку: — Темп!
Этот мужчина казался старше его.
— Следи за ним, — сказал Иноземец. — Я вернусь.
— Может, связать? Или избить до потери сознания?
— Нет, просто следи, чтобы он не помер.
— Ну, ему такое не грозит, — ответил Темп. Он подошел поближе, не сводя глаз с Бутыла. — Мы знаем, что Четырнадцатая хорошо держится. Поэтому мы здесь, а не там.
Казалось, Иноземец смотрит на Бутыла с новым интересом. — А, — пробормотал он, — теперь понятнее. Погоди, я скоро.
Бутыл проследил за ним, прокладывающим путь сквозь толчею, и оглянулся на Темпа. — У него настоящее имя есть?
— Я в этом уверен, — сказал Темп, отворачиваясь.
* * *За дальним столиком затаились три тени. Мгновением раньше их там не было, сержант Хеллиан уверена в этом. Может быть. Они, похоже, ничего не пьют — само по себе подозрительно — и склоняют друг к дружке плохо различимые лица — заговоры, тайные замыслы, злодейские планы — но если они и говорили, она ничего не слышала и даже не видела, чтобы рты шевелились. Что за темнота. А может, у них ртов нет!?
