Александр Матюхин - Тень императора
— То есть они…
— Совершенно верно. Могу предположить, что они собираются выйти за пределы Шотограда и отправиться в Степь. Кого-то ищут.
— Императора? — охнул я.
— Вполне возможно. Зачем им писарь? Писарь им не нужен. Хотя, может, Ловкач преследует какие-то свои цели. Никто не знает, что он хочет и кого ищет.
Я не ответил, вытянул шею и успел заметить, как отряд исчезает за поворотом. Вскочил, перебежал через крышу, прыгнул на следующую. Благо домики здесь стояли почти впритык. Бородач бросился за мной, едва слышно посмеиваясь. Происходящее его безумно развлекало.
Я пробежал еще немного, лег за широкой трубой, от которой пахло сажей и веяло холодом. Я снова видел тот самый отряд, направляемый карликом. Они прошли по дороге, свернули влево, там к ним присоединился еще один отряд — численностью человек двадцать. Те тоже шли ровным строем, а сбоку вприпрыжку скакал карлик. Отряды соединились. Карлики обменялись рукопожатиями (жаль, что я не смог разглядеть их лиц, головы карликов всегда были склонены вниз) и поскакали вдвоем.
— Кто это? — шепнул я.
Бородач покачал головой.
А я вдруг вспомнил разговор, который состоялся много месяцев назад. Тот самый разговор в подземелье. Ловкач за решеткой — Император перед ним. Дрожащий свет от одного-единственного факела, смола капает на мокрую землю, и всюду воняет плесенью, отходами, сыростью… смертью… На следующий день люди в столице сошли с ума. Безумие проникло в каждый дом, в самый темный закоулок города… как и обещал Ловкач… да, я вспомнил его слова. Он не просто развлекался, улыбка на его лице сверкала не от радости, и даже не от безумия, как думали многие. Ловкач хотел чего-то большего. Он искал…
— Боже, я совсем забыл, — прошептал я, пораженный собственными воспоминаниями.
— О чем?
— Я забыл… Одержимость Императора, его стремление скорее настигнуть Ловкача просто вышибли мозги из моей никчемной головы! Император постоянно повторял, что должен настигнуть Ловкача, чтобы мы торопились, все скорей и скорей. И мы торопились, а у меня не было времени на мысли, на воспоминания… а ведь Ловкач говорил… он говорил, что ищет кого-то…
— О чем ты, писарь? — с интонациями заботливой матери поинтересовался Бородач, — не сбрендил часом?
— Нам надо вернуться обратно, к тебе, — я поднялся, стряхнул со штанов налипший снег, — мне нужно кое-что написать. Срочно.
— Ну, раз вы так настаиваете, уважаемый.
Бородач тоже поднялся. Мы запрыгали по заснеженным крышам, по своим собственным следам обратно.
Через несколько минут мы были уже на складе.
Император давно проснулся, лежал на кровати, положив здоровую руку под голову, смотрел в никуда, видимо, о чем-то думал. Когда мы зашли, лицо его озарила радостная улыбка.
— Где вы потерялись, Геддон? Я уже начал было волноваться.
— Ходили на разведку, мой господин, — мне казалось, что времени на долгие объяснения нет.
— Куда?
Я не ответил, подбежал к своему рюкзаку, вынул стопку чистых листов, ручку. Мои руки тряслись от напряжения. Я вдруг четко осознал, что до этого мгновения в моей памяти образовалась форменная дыра. Я забил себе голову всякой ненужной мелочью, я полностью провалился в события настоящего и забыл о прошлом. Да, да, о прошлом, куда стоило бы заглядывать хотя бы ненадолго, хотя бы раз в месяц…
Я же писарь, черт возьми, я должен следить за прошлым!
— Что с тобой, Геддон?
— Не обращайте внимания, — отозвался Бородач, — на него словно лихорадка напала. Как отряд увидел, задрожал весь, вспотел и бегом домой.
— Отряд, какой отряд?
— Я вам все расскажу…
Дальше я уже не слышал. Схватив бумагу и ручку, я пробежал в самый дальний угол склада, зажег свечу и на секунду замер. Письмо для меня не просто желание излить на бумагу свои эмоции.
Во-первых, я уже несколько дней не писал тебе, моя любимая, во-вторых, только вспоминая о тебе, я могу вернуться в прошлое, как будто, держась за невидимую веревку, спускаюсь в глубокое подземелье.
От настоящего к прошлому.
И все ниже и ниже… и все темнее и темнее…
Письмо N 2…Здравствуй, дорогая. Снова пишу тебе, поскольку обратиться больше не к кому. Все чаще и чаще возникает твой образ у меня перед глазами, когда я смотрю на небо, смотрю на воду, смотрю на кружащиеся снежинки. Всюду — ты. Если бы ты знала, родная, как же я по тебе скучаю…
Пишу эти строки, а сам, смешно подумать, гляжу краем глаза на молодого Императора, чтобы не подглядывал. Мне почему-то стыдно говорить ему, что я пишу письма. Да, возможно, со стороны это звучит глупо — писать письма умершей жене, но… родная, слышишь, ты умерла для остальных, не для меня. Даже не думай о том, что я когда-нибудь поверю, будто ты умерла. Нет, дорогая моя, любимая, не умерла. Ты перешла в другой мир, в котором, как я надеюсь, намного лучше живется, чем здесь. И я очень надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся, и меня не забросит на другую сторону мира, ведь нет ничего хуже, чем искать свою любовь целую вечность…
Послушай, родная, я решил написать тебе это письмо, потому что никто лучше тебя не помогал мне справиться с неразберихой в голове. Помнишь, как вечерами мы сидели вдвоем у камина? Ты — поджав ноги, я — закуривая трубку. Твоя голова лежала на моем плече… и я рассказывал тебе о событиях минувшего дня, и ты задавала вопросы (правильные вопросы), которые выстраивали в моей голове четкую цепочку мыслей. Именно благодаря тебе, родная, я смог научиться излагать мысли так, чтобы они стали понятны окружающим. Благодаря твоим вопросам.
И вот сейчас, сидя за столом в темном, пропахшем плесенью и старостью складе, в мертвом городе Шотограде, я вспомнил о твоих вопросах, и понял, что сейчас только ты сможешь помочь мне вспомнить все события того раннего утра, когда мы с молодым Императором и советником Карло спустились в казематы имперской темницы, чтобы Император смог поговорить с Ловкачом. Я многое помню, но, увы, многое и забыл. А еще больше перепуталось в моей бедной головушке. О, Дева В Белом, если бы она знала, как мне тебя не хватает, родная…
С чего бы начать? Какой вопрос задала бы ты, если бы мы уселись вечером перед камином? Я бы разворошил угли и закурил трубку, а ты бы задернула шторы, отрезая наступающую темноту от нашего уютного мира… и ты бы спросила:
«Ну, дорогой, рассказывай! В подземельях действительно так темно, как об этом все говорят?»
И я бы ответил:
«Не верь всему, о чем говорят, особенно, если об этом говорила Палла, что живет через дорогу. В подземельях светло, как днем, потому что…»
Потому что там повсюду факелы. Через каждый метр в стене торчит факел, а на потолках, к тому же, кое-где горят яркие лампы. Свет подается так, чтобы не создавалось теней, чтобы выгнать темноту из любого уголка, из каждой щели. Тени в тюрьме — это, прежде всего, друзья заключенных, так объяснил нам начальник тюремного отсека, господин Тиам. Возможно, дорогая, ты встречалась с этим высоким, статным человеком на праздниках в честь Дня Империи, или Вселенской распродажи Веселья, что приходится на первое апреля каждого года. Тиам выглядел так, словно не был начальником тюремного отсека, а занимал должность, как минимум, второго помощника императора. Столько снобизма, гордости, а также столь высоко задранного носа я не встречал давно. Тиаму не хватало только трости, чтобы вышагивать по коридору тюремного отсека, выпятив грудь, и уж точно походить на чиновника в высоком звании. Предлагаю посмеяться, дорогая, смех, говорят, помогает в жизни.
