Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы
— У меня нет хозяина! — гордо промурлыкал Баюн.
— Извини, я и забыла, что воля в крови у вашего племени, — смутилась она.
— Но если ты о Ругивладе, то он и в самом деле несчастен. Чудовищное честолюбие сыграло с ним злую шутку. Так что не жалей его! Сам виноват и от страданий лишь испытывает наслаждение. А что, хищница вышла на охоту?
— Я не понимаю?
— Да, ладно врать-то! Я дивиц насквозь вижу! Что ты — ведьма, может батюшка не приметить, иль какой влюбленный остолоп! А у тебя меж тем все на лбу написано…
Ольга загадочно улыбнулась. Затем, вдруг, схватила кота за шкирку, и с трудом приподняв, поднесла звериную морду к лицу:
— А вот это еще бабка надвое сказала!
— Сказала — так сказала! Но зачем же сразу лапать? Дурень, он и есть дурень, — заговорил разумный кот, — Кто не пожелал отдаться на милость Лады, тот должен пойти хотя б к Ругевиту на поклон.
— Разве любовь и сила так мешают друг другу? — спросила Ольга и опустила зверя, разгладив мех на загривке.
— У нас, обычно, совмещают, — согласился Баюн, почесав лапой за ухом, — Ругивлад искал тайное знание. Но не меньшую власть имеют вполне нормальные вещи. Конечно, парень добился бы и славы, и богатства, и женщин, но этого ему мало. А по мне — лучше сразу отбросить когти, чем такая жизнь.
— Мне не нравятся умники, которые стремятся сделать людей иными, чем они есть на самом деле — уязвлено произнесла Ольга, — Нельзя подчинять себе человека против его воли, какие бы добрые намерения при этом не двигали бы тобой! Боги мудры, и единственная подлинная власть — это любовь.
— Она ваша и целиком ваша, коварные, — мявкнул кот. — К тому же, любовь — обоюдоострый меч. Кто жаждет ее — сам надевает оковы. И потому любовь есть предрассудок… Знал я одну кошечку, так она, мерзавка, бросила меня с двумя котятами…
— Нельзя же вечно бояться? — прервала воспоминания кота девушка, — Но теперь-то он обладает своим знанием, раз вызвался помочь нам?
— Уж что верно, то верно. Как разойдется, как разойдется… Близко не подходи — зашибет. А потом жалеет, ох жалеет… Как мужик мужика, я его не понимаю. Мррр… Знание получишь только в борьбе, но Любовь познается лишь в несчастье.
— Ты, оказывается, тоже большой умник?!
— Я это не в первый раз слышу, милая. Все мы немного ученые, — так ответил Баюн, фыркнул и гордо удалился по зубчатой стене частокола, подняв пышный хвост трубой.
Кто-то бесшумно подошел сзади. Ольга заметила приближение по тени на камнях, быстро обернулась.
— Здравствуй! Да хранит тебя Макощ! — приветствовал девушку Ругивлад, — Что за сплетни поведал этот бессовестный пожиратель мышей?
С тех пор, как словен нежданно-негаданно вошел в жизнь Ольги, а жупану Владуху вернул уж совсем было потерянную дочь, минуло дней десять. На дворе уж стоял месяц Велесень. Близился праздник Волха, за ним следовал Ляльник, когда всякому жениху должно, переодевшись в звериные шкуры, неузнанным подобраться к самому крыльцу невесты. Родичи нареченной обычно делали вид, что мешают жениху, а нередко и впрямь спускали псов. Незадачливый парень должен был успеть укрыться — иначе, собаки могли расстроить свадьбу в тот год. Коль парень оказался прыток — играли свадьбу по первому снегу. И пели девушки, обращаясь к Радигошу: «Батюшка-Сварожич, покрой землю снежком, а меня женишком!»…
— Сплетни — не сплетни, а кое-что поведал! — улыбнулась Ольга словену.
— И ты ему поверила? — улыбнулся и он в ответ.
Их взгляды встретились, и Ругивлад замялся под девичьим взором, а может загляделся, несчастный безумец, как в лучах солнышка блеснул вдруг шелк волос.
Она была чиста и невинна. Казалось, сама охотница-Зевана[22] сошла на землю. Златотканную ленту по девичьим вискам украшали серебряные кольца, каждое из которых было в семь лопастей с руной на каждой. Ругивлад без труда читал эти хитросплетения оберегов. Вот, скажем, центральная — это сдвоенный знак Лося, а по краям — обычные символы двух лосих. Свей бы сказал, что это руны Альгиз. Кто творил такую красу — знал свое дело. И если Ольга носит этот амулет — она под защитой рожаниц и мудрой супруги Велесовой — Макоши.
Самые крайние знаки — свастики, и пусть никогда не закатится для нее солнышко. Еще две руны — Сварожича, могучие символы Фрейра,[23] мощные знаки Инг. Как дитя идет на смену родителю, так девица в положенный срок становится матерью. И боги благоволят ей. И все новое от нее.
Но право, волхв слишком увлекся — ему бы смотреть не на височные колечки, а на девушку!
Ольга не успела ответить словену. Подбежал Кулиш:
— Храни тебя боги, Ольга-прекраса! Здрав будь, славный Ругивлад! Владух слово шлет — охота будет на зверя лютого. Не желаешь ли потешиться? — выпалил отрок.
Отец Кулиша, Манило, был при жупане старшим дружинником, случалось ему заманивать в непролазные болота врага, а причиной тому — удивительно искусство пересмешника. Раз услышав чей-то голос мог воин без труда вторить ему. Да как похоже вторить! Ни в жизнь не отличишь — Манило ли то шуткует, али всамделишный то звук.
— Ну, вот, и конец свиданию! — развела девушка руками и выразительно глянула на словена.
— Не понимаю, как можно убивать зверей, если мяса вдоволь? — удивился Ругивлад.
— Он нападает первым. Он пожирает жертву. Да и Волх-охотник на носу.
— Что же это за «крупный зверь»? — уточнил он.
— Индрик, отвратительное, страшное создание!
— Ну, это еще не повод для убийства! Рыскучий зверь на то и создан, чтоб добычу вкушать.
— Человек человечиной брезгует, а Индрик… — Ольга снова так взглянула на молодого человека, что он осекся, и поклонившись, последовал за Кулишом, чтобы присоединиться к охотникам.
В душе словен не одобрял эдаких затей.
— Будь осторожен! — все-таки донеслось издалека, — Он уже съел многих храбрых воинов.
— Волх не выдаст — Индрик не скушает! Всегда приходится чем-то жертвовать, — посмеялся Ругивлад.
Они спустились во внутренний двор крепости, где неподалеку от врат городища собрались ловчие и загонщики, всего около сорока человек.
Ругивлад давно обратил внимание, что вятичи строят, совсем как на Поморье. Самые нижние и толстые бревна крепостной стены укладывали на поперечные лаги. Затем их присыпали землей и снова перекладывали сверху бревнами, у которых зачастую даже не обрубали сучья, смотрящие вниз. Это придавало сооружению необходимую жесткость. Стена Домагоща, возведенного на крутом берегу Оки, возвышалась саженей на шесть-семь, да сажени три с половиной была она и в толщину.
