Антон Фарб - Изнанка миров
— Душно, — сказал я, но от открытой двери легче не стало; стало холоднее.
Заморозки по ночам были обычным делом ранней весной в Шангри-Ла. То ли сказывалась близость ледников и снежных шапок на вершинах гор, то ли просто люди в этом мире слишком близко подобрались к небу… Звезды на черном шелке горели ровно и ярко, не мерцая. Казалось, до них можно дотянуться рукой.
— Просто тут мало кислорода, — сказала Диана, укутываясь в оба одеяла. — Потому и душно. — Она встала на ноги и подняла опрокинутый эдельвейс. — А если ты не закроешь дверь, будет еще и холодно, — добавила она и засеменила в уборную, волоча одеяла по полу.
Я послушался Диану, закрыл дверь и вернулся в стремительно остывающую постель.
— Брр! — сказала Диана по возвращении. — Как же там холодно…
— Еще не передумала остаться здесь навсегда? — спросил я.
Диана замолчала, прижимаясь ко мне всем телом.
— Если честно, — сказала она после долгой паузы, — мне уже все равно, где остановиться. Лишь бы прекратилась эта дурацкая чехарда миров.
Теперь была моя очередь молчать и слушать. Такие приступы откровенности у Дианы случались редко, и прерывать их не стоило.
— В новом мире… Мне опять придется начинать все с нуля… а я больше не смогу. Я устала. Я больше не могу все начинать с начала, понимаешь?
— Понимаю, — сказал я.
— Ни черта ты не понимаешь! — огрызнулась она. — Я же из Тартесса сбежала не потому, что мне там было плохо, а просто так — от скуки! А пути назад уже не было. И я всю жизнь убегала — от зимы, от войны, от бедности, от страха… Из мира проще убежать, чем переделать его. Проще начать заново, чем исправлять сделанные ошибки. Я думала, что проживу много жизней, а не прожила толком ни одной… Ты когда-нибудь чувствовал подобное?
— Нет, — сказал я.
— Ну конечно… — сказала Диана. — Ты ведь хамелеон. Ты меняешь миры легко, как одежду. И ты пропускаешь их сквозь себя, позволяешь им менять тебя, твое имя, твои привычки, твою жизнь… Ты на самом деле меняешься в каждом новом мире.
— А ты? — спросил я.
— А я черепаха. Я не хочу меняться. Я свой мир ношу с собой. И это очень больно — каждый раз рвать по живому, отдирая с кровью все то, что любишь, но не можешь взять с собой. Поэтому я хочу остановиться. Хочу покоя…
Ее голос затих. Диана поворочалась немного, натягивая на себя одеяло и прижимаясь ко мне. Огонь в печи почти погас, и в келье становилось по-настоящему холодно. К утру мандалы на гобеленах подернутся узором инея. И если бы не теплое тело под боком, я бы не смог уснуть в таком холоде. Но Диана была рядом, согревая меня — а я согревал ее, и этого было достаточно, чтобы не замерзнуть во сне.
— Спокойной ночи, — сказал я, но Диана уже спала.
Личный улей далай-ламы располагался в обширных карстовых гротах Каракала. Когда-то давным-давно здесь сошел ледник, сорвав твердые скальные породы и обнажив мягкий известняк. За миллионы лет стремительные подземные реки, бравшие свое начало в снежных шапках вершин Каракала и наполнявшие ледяное озеро Тцхо у его подошвы, проели известняк насквозь, оставив после себя массу карстовых воронок и пещер. С приходом весны, когда лед на озере таял, а гора начинала зеленеть от подножия и вверх, покрываясь чахлой травкой и уродливыми кривыми деревцами, южный склон Каракала напоминал кусок старого, заплесневелого сыра, изгрызенного мышами — только вместо мышей в недрах Каракала жили драконы.
— Никогда не устаю любоваться этой картиной! — восхищенно сказал ринпоче Сингай Гампо.
Мы с ринпоче стояли посередине подвесного моста, натянутого над озером Тцхо и соединявшим погребальную пагоду далай-ламы со станцией канатной дороги. А внизу, в паре километров под нами, грелись на солнышке драконы всех мастей и оттенков.
— Я никогда не думал, что их так много, — сказал я.
Их в самом деле было много. То тут, то там на карнизе или в карстовой воронке нежились в солнечных лучах величавые крылатые звери, расправляя крылья, вытягивая гибкие шеи и перекликаясь друг с другом мелодичным переливчатым свистом. Обманчиво ленивые медно-красные тяжеловесы, задиристые бронзовые бойцы с хищными повадками, рвущиеся в небо серебристые почтари, бутылочно-зеленые гончие с узкими мордами… И, конечно, самые красивые, самые быстрые, самые сильные — золотистые императоры. Один такой красавец разлегся у самого озера, а рядом с ним копошились бордовые фигурки монахов, скобливших драконью шкуру специальными скребками на длинных ручках.
— Скоро их будет еще больше! — радостно всплеснул руками ринпоче. — Королева высиживает новую кладку! Нам понадобятся новые погонщики и наездники…
Настоятель Пелкора был маленьким сухоньким старикашкой с коричневыми пигментыми пятнами на лысой голове. Он носил очки с толстыми бифокальными линзами, отчего смахивал на удивленного лемура. Когда порывы ветра раскачивали провисшую секцию моста, заставляя скрипеть старые джутовые канаты и надувая, как парашют, оранжевую рясу ринпоче, казалось, его вот-вот подхватит и унесет…
— Скажите, ринпоче Сингай, — осторожно спросил я, — а что будет с нами? Со мной и Дианой?
— Ох… — Ринпоче вздохнул и сокрушенно покачал головой. — Боюсь, для вас у меня менее радостные известия…
— То есть?
— На протяжении веков монастырь Пелкор служил пристанищем для пилигримов, потерявшихся среди бесчисленного множества иных миров, — грустно сказал Гампо, сняв очки и близоруко щуря глаза. — Но очень немногим из них удавалось остаться в Шангри-Ла навсегда. Боюсь, что и Диане это не суждено.
— Почему? — спросил я.
— Ваша спутница относится к числу тех несчастливых созданий, что бегут сквозь миры от себя, — философски заметил ринпоче, — тогда как бежать надо всегда к себе. Ибо каждый новый мир, каждое новое переживание и ощущение — есть еще один кирпичик в самое себя. Себя — свою личность — надо строить, как дом, а жизненный опыт — это единственный строительный материал. Диана же мечтает о покое… Она, волею судеб став странницей, все еще хочет, чтобы ее личность росла сама по себе, как трава. Тем же, кто жаждет растительного существования, в Пелкоре места нет. Поэтому Диану депортируют из Шангри-Ла, — опечаленно, но твердо заключил ринпоче.
— Так, — сказал я, сжимая в руках перила моста. Ворсинки каната впились в ладони. — А я? Что вы приготовили для меня?
— Вы — это особый случай… Человек, попавший в Шангри-Ла через колодец, закрытый Печатью Дракона, способен на многое, хе-хе-хе… — довольно закряхтел Гампо. — Скажите, вы когда-нибудь пробовали летать на драконе?
